Непрописные истины воспитания. Избранные статьи - Симон Соловейчик Страница 27

Мы обычно говорим, что ребенок тоже человек, хотя и не совсем ясно, по сравнению с кем «тоже» – с нами, что ли?

Но, повторяя это, мы относимся к ребенку как к будущему человеку: дети – наше будущее, тем они и ценны. Ребенок – человек, но в будущем, а сегодня он вроде бы и не человек. Безобидный, привычный вопрос: «Каким человеком вырастет мой сын?» – таит большую опасность. Чрезмерные заботы о будущих качествах ребенка мешают сегодня увидеть его. Я все время гадаю: «А что из него вырастет?» Как будто тот, который сегодня передо мной, чем-то не устраивает меня. Для себя самого ребенок – человек сегодня, и никакими силами его не убедить, что он еще не человек или недочеловек. Чем искреннее я сегодня вижу в ребенке человека, тем лучше он будет, когда вырастет. Постоянно думая о будущем, я не с тем мальчиком общаюсь, что передо мной, а с каким-то мифическим, нафантазированным, будущим. Мы не просто общаемся с любимым человеком, а постоянно думаем о его будущем, хотя ничего о нем не знаем.

Но с будущим общаться невозможно, будущему нельзя утирать нос, с будущим нельзя гулять – только с сегодняшним! С первого дня родители расходятся со своим ребенком: он живет нынешней минутой, а родители – будущим, которого ни дети, ни даже родители не знают. Как же им понять друг друга, найти общий язык?

Все пугают детей неведомым будущим, все пугаются будущего. Сейчас ребенку год, три года, десять лет, пятнадцать. Но, считаем мы, коль скоро мы его воспитываем, он, следовательно, еще не совсем человек. Вроде недоделанной машины. Вот вырастет, вот закончится воспитание, тогда увидите… А когда это будет? В восемнадцать, в двадцать пять, в тридцать? А может, о результатах воспитания справедливо судить лишь в семьдесят лет?

Оттого, что мы относим результаты нашей работы в будущее и только в будущее, мы воспитываем вслепую. Мы не знаем, на что нам надеяться.

Независимо от того, мерещится ли нам большое будущее ребенка (станет художником, ученым, спортсменом), или, наоборот, нас страшит ужасное будущее (вырастет хулиган, тунеядец, преступник), мы воспитываем как бы в мираже. Поэтому наше воспитание, несмотря на неустанные хлопоты, не имеет силы и, как правило, сбываются не лучшие, а худшие предположения и предчувствия.

Все дети мечтают стать великими, многие родители надеются увидеть своих детей необыкновенными людьми. Но иногда наша легкая мечта становится тяжелым грузом для ребенка и лишает его детства.

Ребенок играет на скрипке, занимается в художественной школе, учит иностранный язык, катается на коньках… Но не потому он ходит на эти уроки, что с ними связаны какие-то родительские надежды, непонятные ребенку, а потому, что занятия дают содержательную жизнь.

Чем больше мы желаем идеального в ребенке, тем меньше ребенок удовлетворяет это желание, тем труднее принять ребенка, найти общий язык с ним и тем беспомощнее мы как воспитатели.

Когда слышишь: «У меня такая необыкновенная девочка, такая необыкновенная!» – жалко и маму, и девочку. Пройдет немного времени, девочка окажется вполне обыкновенной, и она же будет виноватой за это в глазах мамы: не оправдала надежд. Все дети – чудо, и потому – обыкновенное чудо.

Еще хуже получается, когда в ребенке видят потенциального преступника. Мы читаем в газетах ужасные истории о подростках, мы видим нагловатых ребят в подворотнях, мы слышим: «Украл… Ограбил… Нахулиганил… Посадили!» И мы боимся, чтобы и наш не украл и не нахулиганил. Но именно эти страхи и приводят к беде. Мы теряем разум, у нас остается одно: не пропустить, с детства застращать, чтобы неповадно было.

И уходит любовь, исчезает великодушие, рвется душевная связь с детьми. Их место полностью занимает страх перед будущей ужасной участью ребенка. Вся педагогика заменяется двумя фразами; «как бы чего не вышло» и «кто будет отвечать». И не мы руководим ребенком, а он своими проступками руководит нами, и мы едва успеваем реагировать да принимать меры. Мы, родители, становимся марионетками в руках мальчишки, а он заставляет нас дергаться. И на каждом шагу: «Ну что из тебя вырастет?»

Да откуда нам знать, что из него вырастет? Из чего следует, что мальчишка, укравший в детском саду лопатку, неминуемо станет вором? Тысячи неблагоприятных обстоятельств нужны, чтобы стать вором.

Но нас пугают, что даже один дурной поступок ведет к разрушению нравственного в ребенке, если этот поступок принес удовлетворение и не был замечен и осужден, и добавляют, что именно так приобщаются к воровству. Разве не страшно? Следи, следи за ребенком, осуждай его, принимай меры, чтобы потом на будущем суде честно взглянуть в глаза судье: «Я все сделал, я учил его только хорошему, я ему ничего не спускал».

Словно мы не воспитываем, а готовимся предстать перед судом и заранее снимаем с себя ответственность… Нельзя воспитывать по чужому примеру, нельзя поддаваться страшным рассказам. Взгляд на ребенка с будущей скамьи подсудимых почти наверняка приведет его на эту скамью. Ребенок вырастает человеком там, где царит надежда на лучшее, а не страх перед худшим. И уж во всяком случае надежда – лучший воспитатель, нежели страх.

Мы не выпутаемся из педагогических противоречий до тех пор, пока не перестанем даже в глубине души считать своих детей будущими людьми и результаты воспитания относить в будущее, повторяя: «Ну что из него вырастет?»

Уже все, вырос! Полгода ему? Вырос! Уже человек.

Все результаты воспитания буду определять по тому, каков сегодня маленький человек, каким тоном и как разговаривает он с детьми и со взрослыми, насколько он самостоятельный. Да и просто по глазам его буду судить. Да, у мальчика много недостатков, но я все равно не могу вырастить совершенного человека, я не знаю, как это делается. У него ясные глаза и добрый голос? Он деятелен и энергичен? Друзья любят его? Ему хорошо с нами и нам хорошо с ним? Вот результаты воспитания, и ничто другое не может мной руководить. Если иногда от усталости и раздражения я забываю, что он человек, я вглядываюсь в него, в душе поднимается что-то тихое, сердечное, и мне становится гораздо легче.

Дети – наше будущее, это верно, но они и наше настоящее. Мы верим в жизнь, верим и в детей. Мы надеемся на жизнь, надеемся и на детей.

Конечно, мы должны понимать их – как и любого другого человека. «Понимание – основа общения», – пишет известный режиссер М. Кнебель. Ах, если бы могли понимать детей всегда, как мама понимает младенца!

Но с ростом ребенка мы обычно теряем эту способность. Мы не просто не понимаем выросших детей, мы отказываемся понимать их…

Счастье, когда тебя понимают? Несомненно. Но понимать людей очень трудно. И своя-то душа – потемки, а уж чужая! Не многие из нас могут похвастаться тем, что видят людей (или хотя бы своих детей) насквозь… Да и не многие из нас хотели бы, чтобы их видели насквозь.

Нет, счастье – когда тебя принимают. Мы любим лишь тех, кто принимает нас.

Заколдованный круг: недостатки ребенка мешают мне любить его, но избавиться от этих недостатков можно, только любя его, только принимая его, потому что если ребенок чувствует, что его не принимают, не любят, он уходит от нас, загораживается, спасает свою душу – и тогда хоть делай ему замечания, хоть не делай, хоть борись, хоть не борись, все бесполезно.