Когда мы перестали понимать мир - Бенхамин Лабатут Страница 21

Через год диссертация де Бройля попала в руки одного умнейшего, но невезучего физика. Он тоже верил в то, что материя может быть волной, и эти волны достигали чудовищных размеров в его голове.

В годы между Первой и Второй мировыми войнами на долю Эрвина Рудольфа Йозефа Шрёдингера выпали все возможные напасти, от которых страдали европейцы: он обанкротился, переболел туберкулезом, всего за два года потерял отца и деда и вдобавок пережил ряд профессиональных и личных унижений, которые сильно повредили его карьере.

На фоне тех событий годы Первой мировой могли показаться на удивление спокойными. В 1914 году он в чине офицера отправился служить, его откомандировали в Италию и поставили во главе австро-венгерской артиллерийской части. Он отправился в Италию с двумя пистолетами, которые купил на собственные деньги, но так ими и не воспользовался. Его перебросили на север, в горную крепость в Альто-Адидже, где он наслаждался высокогорным воздухом, пока внизу, в двух километрах от него, бессчетное количество солдат рыли окопы, в которых им предстояло умереть.

Лишь раз он по-настоящему испугался. Шрёдингер нес десятидневный караул в одной из крепостных башен. Он любовался звездами и уснул, а как только проснулся, сразу увидел на склоне горы цепочку огней. Огни двигались наверх. Он вскочил на ноги и быстро посчитал: судя по тому, как далеко растянулись огни, там человек двести, в три раза больше, чем у него в роте. Он так перепугался, что может начаться настоящий бой, что забегал по комнате, пытаясь вспомнить, какой сигнал нужно подать остальным. Он уже собирался ударить в колокол, как вдруг заметил, что огни не шевелятся. Взял бинокль; оказалось, это огни святого Эльма, коронный разряд на острие шипов колючей проволоки, образовавшийся из-за скорой грозы. Шрёдингер глядел на них как завороженный, пока последний пучок света не погас. Он вспоминал то загадочное свечение до конца своих дней.

На войне ему было некуда себя деть. Он ждал приказов, но они не поступали; писал рапорты, которые никто не читал, а потом впал в сильнейшую апатию. Подчиненные жаловались: Шрёдингер спит до обеда, а потом может проспать еще и весь вечер. Он чувствовал сонливость двадцать четыре часа и не мог простоять на ногах и пяти минут. Кажется, он позабыл имена всех своих товарищей, как если бы разум отравил ядовитый миазм и память заржавела. Хотя в свободное время он пытался почитывать научные статьи, которые присылали ему коллеги из Австрии, сосредоточиться он не мог, мысли спотыкались друг о друга, и он решил, что набившая оскомину война спровоцировала у него развитие психоза. Спишь, ешь, играешь в карты. Спишь, ешь, играешь в карты. Что это за жизнь такая? Так он писал в дневнике: «Мне уже неинтересно, когда закончится эта война. Закончится ли она вообще когда-нибудь?» Когда в ноябре 1918 года Австрия подписала перемирие, Шрёдингер вернулся в Вену. В столице свирепствовал голод.

В последующие годы он увидел, как рушится мир, в котором он вырос. Императора сместили, Австрия стала республикой, мать доживала свои дни в крайней нищете, сгорая от рака, выедавшего ее грудь. Шрёдингеру не удалось спасти от банкротства семейную фабрику по производству линолеума – она обанкротилась из-за эмбарго; налеты французов и англичан прекратились, а экономические санкции остались. Державы-победители безучастно наблюдали за тем, как Австро-Венгерская империя распадается, а миллионы людей пытаются выжить, не имея ни еды, ни угля, чтобы перезимовать. Улицы Вены заполонили солдаты-калеки, призраки с полей битвы: лица перекошены – последствия газовых атак, мускулы дергаются из-за конвульсий, медали на заношенных кителях подрагивают и звенят, как колокольчики на прокаженных. Солдат прислали надзирать за горожанами, но они были не намного здоровее тех, кого должны были усмирять. В день выдавали меньше ста граммов мяса, в котором кишели жирные белые черви. Когда военные раздавали скудное продовольствие, которое ввозили из Германии, воцарялся настоящий хаос. Как-то раз во время беспорядков Шрёдингер увидел, как толпа выбила полицейского из седла. Через пять минут от его коня ничего не осталось: около сотни женщин столпились возле туши и разорвали ее на куски.

Сам Шрёдингер едва сводил концы с концами, получая крохотное жалованье за редкие уроки в Венском университете. В остальное время ему было совершенно нечем заняться. Тогда он начал читать Шопенгауэра, а через него познакомился с философией веданты. Оказалось, что у расчлененного коня и полицейского, оплакивающего его смерть, одни на двоих перепуганные глаза; зубы, впивающиеся в сырое мясо, и те, что жуют траву на лужайке, – одни и те же зубы; а кровь на лицах у женщин, вырвавших сердце коня, их собственная, – ведь все проявления личного суть отражения Брахмана, абсолютной реальности, лежащей в основе мира.

В 1920 году он женился на Аннемари Бертель, однако счастье, переполнявшее влюбленных до свадьбы, не продлилось и года. Шрёдингер не мог найти достойную работу, а жена, работая секретаршей, в месяц получала больше, чем он за год преподавания. Он заставил ее уволиться и стал приходящим профессором, менял одно плохо оплачиваемое место на другое и везде возил жену с собой: из Йены в Штутгарт, из Штутгарта во Вроцлав, а оттуда в Швейцарию. Удача улыбнулась Шрёдингеру, когда его назначили заведующим кафедрой теоретической физики в Цюрихском университете, однако ему пришлось отменить занятия, отработав всего один семестр: он тяжело заболел бронхитом, позже оказалось, это был дебют туберкулеза. Пришлось на девять месяцев переехать в горы, на свежий воздух. Их с женой отправили в санаторий доктора Отто Гервига в альпийской коммуне Ароза. Он не раз возвращался туда в последующие годы, когда здоровье ухудшалось. В свой первый приезд Шрёдингер проходил лечение высотой в тени пика Вайсхорн. От болезни не осталось и следа, однако пребывание в санатории дало необычный побочный эффект, который не мог объяснить никто из врачей: у него развилась практически сверхъестественная слуховая гиперчувствительность.

В 1923 году Шрёдингеру исполнилось тридцать семь, он обосновался в Швейцарии и наконец зажил спокойно. У них с Аннемари было много любовников, но супруги принимали неверность друг друга и жили в мире. Мучило Шрёдингера лишь одно: он понапрасну растрачивает свой талант. Его интеллектуальное превосходство проявилось уже в раннем детстве: в школе он всегда получал самый высокий балл, и не только по любимым предметам, а по всем без исключения. Шрёдингер знает всё – одноклассники принимали это как должное. Много лет спустя один из товарищей ученого вспоминал: лишь на один вопрос учителя Эрвин не смог ответить – не назвал столицу Черногории. Слухи о его гениальности ходили, даже когда он поступил в Венский университет, там товарищи называли его не иначе как «тот самый Шрёдингер». Он с жадностью впитывал любые знания из всех областей науки, включая биологию и ботанику, а еще с одержимостью изучал живопись, театр, музыку, филологию и классическую философию. Благодаря его неудержимому любопытству, помноженному на очевидные способности к точным наукам, преподаватели предрекали ему блестящее будущее. Однако со временем «тот самый Шрёдингер» превратился в самого заурядного физика. Он не опубликовал ни одной выдающейся статьи. У него не было братьев, детей у них с Анне тоже не было, и если он умрет сейчас, его родовое имя исчезнет навсегда. Биологическое и интеллектуальное бесплодие заставило его задуматься о разводе. Что, если он всё бросит и начнет заново? Что, если бросит пить и перестанет гоняться за каждой юбкой? Что, если бросит физику и посвятит себя другой своей страсти? Почему бы и нет? Он думал об этом бо́льшую часть года, но дальше ссор с женой, которые становились всё более ожесточенными, не заходило. Шрёдингер пользовался тем, что она крутила головокружительный роман с его коллегой из университета, голландским физиком Петером Дебаем. От будущего Шрёдингер ничего не ждал, жизнь казалась ему серой и однообразной, и тогда он снова впал в апатию, которая чуть не добила его в годы войны.