Гибель мира - Камиль Фламмарион Страница 15

В то время как в Париже происходил предыдущий научный диспут, подобного же рода собрания устраивались в Лондоне, в Чикаго, в Петербурге, в Иокогаме, в Мельбурне, в Нью-Йорке и во всех главных городах всего света; все они, каждое по мере своих сил, старались выяснить те или другие стороны величайшего вопроса, приковавшего теперь к себе внимание всего человечества. Мы никогда не окончили бы, если бы вздумали дать отчет обо всех этих собраниях. Однако не можем пройти молчанием Ватиканское собрание, или Собор, как имевший крайнюю важность с религиозной точки зрения, подобно тому как заседания в Парижском институте были наиболее важными из всех в научном отношении.

Вселенский Собор всех епископов уже задолго до этого времени был созван Верховным первосвященником Пием XVIII для провозглашения нового догмата веры, служившего дополнением к учению о непогрешимости папы, принятому Собором 1870 года, равно как и к трем другим догматам, установленным с тех пор. На этот раз дело шло о божественности папы. Душа римского первосвященника, избранного синодом кардиналов при непосредственном внушении Святого Духа, по постановлению настоящего собора, должна рассматриваться причастной к свойствам Верховного Существа, так что всякий папа, с момента объявления его первосвященником, не только не мог уже впадать в ошибки, но и с полным правом вступал в сонм святых, непосредственно предстоящих перед престолом Божиим и разделяющих славу Всевышнего. Правда, в числе новейших «первосвященных» было не мало таких, которые смотрели на религию лишь с точки зрения ее общественного значения в деле цивилизации. Но первосвященники старой школы совершенно искренно допускали еще откровение, а последние папы были истинными образцами мудрости, добродетели и святости. Собор открылся месяцем раньше, именно в виду угрожавшей миру кометы, потому что, как многие надеялись, решение вышеупомянутого богословского вопроса прольет яркий свет в смущенные души верных и, может быть, вполне успокоит и умиротворит их совесть.

Мы не будем заниматься здесь теми заседаниями собора, которые были посвящены установлению нового догмата; скажем только, что он был провозглашен громадным большинством (451 против 88). В числе голосов, поданных против догмата, было четыре, принадлежавших кардиналам, и двадцать пять — епископам Франции; но мнение большинства еще и теперь считалось законом, и когда догмат божественности папы был торжественно провозглашен, четыреста пятьдесят один епископ пали ниц пред престолом первосвященника и поклонились ему как «божественному отцу». Это выражение, впрочем, уже давно заменяло собой древнее название папы — «святой отец».

В первые века христианства почетным титулом, служившим для величания папы, был «ваше апостольство», позднее этот древний титул был заменен другим — «ваше святейшество», отныне нужно уже было говорить «ваша божественность». Таким образом высота титула постепенно увеличивалась, пока наконец он не поднялся до зенита.

Собор разделялся на несколько отделений или комитетов, и вопрос о светопреставлении, не раз, впрочем, волновавший уже христианский мир, был предметом занятий одного из таких отделов. Мы считаем своей обязанностью воспроизвести здесь со всей возможной точностью картину главного из заседаний, посвященных этому вопросу.

Иерусалимский патриарх, отличавшийся великим благочестием и глубокою верою, произнес первую речь на латинском языке. Вот точный перевод его слов:

Патриарх Иерусалимский говорит речь

— Достопочтенные отцы, я не могу поступить более мудро, как раскрыть пред вами святое Евангелие. Позвольте же мне прочесть его подлинные слова. Когда вы увидите, что мерзость запустения, предсказанная пророком Даниилом, станет на святом месте — читающий пусть понимает — тогда те, кто будет в Иудее, пусть бегут в горы; кто будет на крыше, пусть не сходит вниз, чтобы взять что-нибудь из своего дома, и кто будет в поле, пусть не возвращается, чтобы взять свои одежды… Горе женщинам, которые будут беременны или будут кормить грудью своих младенцев в те дни! Молитесь тогда, чтобы это не случилось зимою или в субботу, потому что скорбь будет так велика, что подобной еще никогда не видано было от начала мира. …Как молния, которая исходит от востока и тотчас же кажется на западе, так будет и пришествие Сына Человеческого… Солнце померкнет, Луна не даст света своего, звезды спадут с неба и основания земли поколеблются… Тогда увидят Сына Человеческого, идущего на облаках во всей своей славе, и он пошлет своих ангелов, которые громко протрубят в свои трубы и соберут избранных его от четырех концов мира, от края небес до края их… Таковы достопочтенные братья, слова Иисуса Христа… Эти слова взяты буквально из Евангелия. Вы знаете, что в этом отношении единодушно согласны между собою все евангелисты. Вы знаете также, достопочтенные отцы, что Апокалипсис святого Иоанна описывает великую и конечную гибель в еще более трагических выражениях. Но Писание известно каждому из вас слово в слово, и мне кажется излишним, если нельзя сказать — неуместным, пред столь учеными слушателями делать ссылки на места, которые и без того теперь на устах каждого.

Страшный Суд, фреска Микеланджело

Так начал свою речь иерусалимский патриарх. Он разделил свое выступление на три части, а именно рассмотрел, во-первых, слова Иисуса Христа, во-вторых, евангельское предание и, в третьих, догмат о воскресении мертвых и о последнем суде. Речь его, начатая в виде исторического изложения, скоро перешла в широко захватывающую проповедь, и когда оратор, переходя от святого Павла к Клименту Александрийскому, Тертуллиану и Оригену, дошел до Никейского собора и до установления догмата всеобщего воскресения, он увлечен был своим изложением до необыкновенной высоты и силы, глубоко потрясая сердца присутствовавших епископов. Даже самые равнодушные из них почувствовали, как охватывают их могучие волны всеобщей веры первых веков. Нужно сказать, что место, выбранное для этого собрания, удивительно соответствовало предмету обсуждения. Это была знаменитая Сикстинская капелла. Громадная и величественная картина Микеланджело распростерта была над собравшимися здесь, подобно новому апокалиптическому небу. Громадное количество человеческих тел, множество рук и ног, молниеносный взор Иисуса, ряды осужденных, увлекаемых демонами со звериными головами, мертвецы, выходящие из гробов, мертвые кости, покрывающиеся телом и оживающие, великий ужас человечества, трепещущего пред гневом Божиим — вся эта страшная картина как будто давала жизнь и действительность превосходным ораторским высказыванием патриарха; были мгновения, когда благодаря прихотливой игре световых лучей, казалось, будто видны вдали трубы последнего Суда, будто даже слышны отдаленные звуки небесного зова, и как будто действительно где-то между небом и землей начинают двигаться и оживать все эти воскресающие тела…

Едва только иерусалимский патриарх успел сказать заключительные слова своей речи, как один из свободомыслящих епископов, самый горячий представитель партии несогласных на Соборе, ученый Майерштросс бросился на трибуну и начал развивать мысль, что ничего нельзя понимать в буквальном смысле ни в Евангелиях, ни в церковных преданиях, ни в догматах.