Педагогические размышления. Сборник - Семен Калабалин Страница 131

В 1960-е годы очень часто печатались списки награжденных званием «Заслуженный учитель». Но никак мы не могли дождаться там фамилии «Калабалины». Мы понимали, что навряд ли кто-либо более, чем они, достойны этого звания, и негодовали.

Наконец… увидели: «Калабалину Г.К.». Конечно, она была сверхдостойна, но без Семёна Афанасьевича! – это воспринималось как издевательство! На Макаренковской секции Педобщества обсудили этот вопрос. Решили взяться за это дело. Поручили Льву Алексеевичу Чубарову и мне. Мы поехали к Андреевой: зав. Облоно. Договорились вести разговор дипломатично: как будто хотим помочь ей противостоять каким-то противникам, настроенным, почему-то, против Семёна Афанасьевича. Но с первых же слов план пришлось отвергнуть. Андреева сразу заявила, что именно Облоно и она, в частности, не считают С.А. Калабалина достойным этого звания. Пораженные, мы с трудом подбирали слова. «Как? Ведь именно вы направляете в его Клемёновский детдом вместо колоний тех, с кем не могут справиться другие.» «Да» – был невозмутимый ответ. «Это он умеет». Мы совсем онемели. Справившись с растерянностью, начали доказывать, что это и есть воспитательная работа, что именно это принесло ему успех, даже славу, в мире… Она не уступала, и в споре выяснилось, что же, с их точки зрения, нужно чтобы воспитательная работа была признана хорошей. Это – планы, отчеты, сборы, беседы, стенгазеты…

Все же Андреева, обещала пересмотреть этот вопрос. Однако, когда ещё два раза в списках Семёна Афанасьевича не оказалось, понадобилось уже по телефону прибегнуть к угрозам, что Педобщество этого не потерпит, что обратимся к руководящим органам, что «заграница нам поможет» и т. д.

В следующем списке С.А. Калабалин был.

Когда, уже через годы, мы коснулись в разговоре с Семёном Афанасьевичем вопроса о понимании «воспитательной работы», он рассказал нам, что это – постоянный камень преткновения. Инспекторы требуют наличия тех форм работы, которые применяются в школе. Но, ведь, его дети в школе учатся. «Вы же дома не проводите собраний и не издаете стенгазет…».

В 1950—1960-х гг. мы (я, В.Е. Гмурман, P.M. Бескина) бывали, редко в гостях в Клеменовском детском доме. Некоторые эпизоды врезались в память.

Вечер. Ужин. В столовой – столики на 4-х. Неказистская обстановка, но чисто. Меня приятно удивляет тишина. Не та, которой можно добиться упорной строгостью и которая как-то угнетающе действует. Нет выкриков. Громкого хохота, той нервной обстановки, при которой еда «в горло не лезет». Стоит легкий шумок, как во взрослой трезвой компании.

Дежурные разносят какие-то простые блюда: картошку, или макароны, запеканку… Разливают чай. Предлагают добавку. А на столе 3 тарелочки: с маслом, сахаром и вареньем; на 4-х без разделения. Как они управляются? (Тем более, что варенья явно мало).

Подхожу к столу малышей, видимо лет по 8–9.

Ребята, а как вы варенье будете делить? Не подеретесь? Никогда не забуду удивленного взгляда, которым окинул меня с ног до головы малыш. «Мы не делим, берем, кто сколько хочет». Я была поражена и восхищена. Ведь, это – уже культурные люди, может быть не просто культурные, а готовые жить «по потребностям».

Воскресенье. Все работники выходные, их заменяют ребята. Правда, Калабалины живут в корпусе детского дома, но… это «не считается».

Мы поздно засиделись у них за разговором. Спохватились «Ведь давно должен был быть отбой! «. «Он и был». «И что же они, легли?». «Посмотрите». Я поражена. По моим походам, поездкам с ребятами, работе в колхозах, я знаю: самое трудное уложить ребят спать. Очень долго они будут шуметь, хохотать, возиться, а если учитель не строгий, то и похуже. Ну в походе, ладно: дома отоспятся. В лагере хуже: может весь отдых насмарку пойти. А каково детдомовским детям: их нервная система не успеет отдохнуть…

И вот мы в спальне девочек… Кто-то шепчется, кто-то читает (может быть, ошибаюсь, не помню, были ли настольные лампы). Большинство уже спит. То же у мальчиков.

Вот оно! Так трудно достижимое и необходимое в жизни сочетание: свобода и дисциплина.

Мы пробыли в детдоме два дня. Вечером второго – Семён Афанасьевич провожает нас троих на автобус. Подходим, когда автобус уже остановился. Его осаждает толпа; вперед пробиваются молодые мужчины. Женщины топчутся вокруг.

И вдруг… раздается громкий голос Семена Афанасьевича:

– Эй, мужики, чего вы там канителитесь?! Сбрасывай этих баб со ступенек. Куда лезут?!

И… происходит чудо. «Мужики» смущенно отступают, помогают влезть женщинам, старикам, потом влезают сами. «Коробочка полна». Мы попасть уже не надеемся. Но Семён Афанасьевич подходит с нами к водителю. «Возьми ты их, как-нибудь, ради бога, а то ведь опять ночевать останутся». И водитель, вздохнув, буквально заталкивает двоих с площадок, а одну берет к себе в кабину. Едем. Таково влияние этого человека.

Похороны Семена Афанасьевича. Я видела впервые настоящие народные похороны: нескончаемое шествие, гроб на плечах людей. И главное: нет почти лиц равнодушных: слезы, сетования…

Пожилая деревенская женщина: как же я теперь жить буду?! Мой-то… забьет ведь меня. То я, бывало, как он задурит, я сейчас одеваюсь: «К Семёну Афанасьевичу побегу». Сразу остынет. «А теперь?»

В другой группе. Молодые женщины (оказалось, работники почты). Жалуются друг другу. Теперь от скуки помрем. Ведь он, как зайдет к нам, так и в театр ходить не надо.

К Галине Константиновне.

…В Егорьевске была Макаренковекая конференция. Вечером Мария Александровна Бесчастнова собралась съездить к Галине Константиновне. Я присоединилась к ней. Автобус был полон.

Мы стояли. На слуху – мат, Я сделала замечание. Последовал вопрос:

– А Вы куда едете? Не к Галине Константиновне?

– Да, к Галине Константиновне.

И вдруг… Всё вокруг изменилось. Нам с Марией Александровной наперебой уступают места. Да и другим женщинам перепало. Предлагают нас проводить. Мы отказываемся. Но на остановке парень выходит с нами и провожает нас до дверей, звонит в дверь и убегает со словами: «Я не в порядке». Комментарии, как говорят, излишни.