Собрание сочинений. Арфа и бокс. Рассказы - Виктор Голявкин Страница 37

– Ах, это вы об этом? Так это я упал.

– Как упал?

– Шел и упал.

– Почему же я не упал?

– Смотрели себе под ноги, вот и не упали.

– Ха! Любопытный ответ! Ну а ты почему же себе не смотрел под ноги?

Я опустил голову и плечами пожал.

– Он этого не знает! А кто же знает? Я? Значит, ты не упал, вот в чем дело!

Мне очень хотелось, чтобы он думал, будто я упал. И еще мне заниматься не хотелось. И разговаривать мне тоже не хотелось.

– А почему ты не упал, – слышу я словно издалека голос Рудольфа Инковича, – что ты мне сейчас неправду говоришь…

– Напрасно, – говорю, – вы так думаете…

– А я и не думаю. Я точно знаю. Меня ведь очень трудно обвести вокруг пальца, старого, опытного педагога.

– Очень мне нужно вас обводить, – говорю.

– Однако обводишь. Если кошка, так скажи, что кошка.

– Ага, – говорю, – кошка.

– Врешь, – говорит.

– Да чего мне врать-то!

– Зачем же ты мне врешь, вот не понимаю! Даже обидно. Нельзя врать своему учителю, ты понимаешь это? А ты врешь! Я ведь все это вижу. Если ты мне будешь врать, обманывать меня, как же мы можем, посуди сам, быть с тобой в хороших, дружеских отношениях, строить наши занятия на взаимопонимании, на доверии, а ведь мы занимаемся музыкой!

– Что вы от меня все-таки хотите? – спрашиваю.

– Я хочу, чтобы ты был честным. Моя обязанность педагога, об этом много пишут в газетах, не только выучить тебя играть на благороднейшем инструменте и привить тебе любовь к прекрасному, но и сделать тебя честным человеком.

– Значит, я вам врал, по-вашему?

– Безусловно, врал.

Я рукой махнул и сознался:

– Ну и правильно, врал.

Он так обрадовался. Встал. Потрепал меня за ухо. И говорит:

– Спасибо. Это все, что мне было нужно. А что там с тобой произошло, можешь и не рассказывать. Если это твоя тайна, можешь ее при себе оставить. Право твое. Но врать…

– Да никакой тайны нету, – говорю, – какая там тайна…

– А если нет – тем более, зачем ты это вранье затеял? Это уже совсем ни к чему!

– Да ничего, – говорю, – я не затеивал, это вы затеяли.

– Я затеял?

– Ну, не вы, – говорю, – и не я… Ничего такого и не было, просто подошел к пацану с нашего двора и как ему дам в морду! Ну, он мне в лицо вцепился…

– Кому? Пацану?! Зачем же ты это сделал?

– Когда я был маленький, он меня ногой в зад ударил…

– Ну, и ты?..

– А я ему в морду дал! – сказал я радостно, уверенный в том, что Рудольф Инкович поддержит меня на этот раз.

Но он не поддержал.

– …Давать в морду… это недостойно человека… Только неандертальцы или… как их… только грубые животные… В таком возрасте… В наше время… Куда смотрит ваша пионерская организация?

– А куда смотрела пионерская организация, когда он мне в зад ногой давал? – почти крикнул я.

– В зад ногой? – сказал Рудольф Инкович. – Зачем же он это сделал?

– Потому что он старше меня, – сказал я.

– Какая несусветная чепуха! Выходит, если я старше тебя, я должен тебе в зад ногой давать? Да ты думаешь, что ты мне говоришь? Чушь! Бессмыслицу! Абсурд!

– Однако он меня все-таки ударил, – сказал я.

– Гм… – сказал Рудольф Инкович. – Грубое животное, вот и все! Но твой поступок… Этот недостойный поступок… Как можно подойти и ударить человека в лицо?

– А зачем он меня ногой в зад ударил? – спросил я твердо.

– Зачем, зачем… – сказал Рудольф Инкович, – это безобразие, и… поступок твой такой же безобразный.

– Поэтому я и не хотел вам говорить, – сказал я.

– Все равно, это в сто раз лучше, чем врать. Взять, к примеру, меня. Никогда не врал. И никого не ударил. Никогда в жизни ни на кого не поднял руки. А надобность была. Но я этого не делал. И никогда не врал. Может быть, благодаря моему исключительнейшему свойству говорить всем правду я до сих пор не женат. Но не в этом суть! Видишь ли, женщинам говорить правду, может быть, и не обязательно, но я все равно говорил и буду говорить, потому что я честный, принципиальный человек!

Он был возбужден и расстроен. А я, главное, был рад тому, что мы с ним беседуем. Забыл он, что ли, про урок? Тем лучше. Так время пройдет, и он меня отпустит. Не будет же он со мной без конца беседовать. Насчет вранья он все-таки загнул. Ну, вот я, например, честно заявляю: арфа мне не нравится, – разве кто-нибудь меня слушает? Или скажи я ему всю правду – скандал получится. Насчет всего этого у меня свои соображения.

– Никого в жизни не ударил, – сказал он опять.

Нет, он не жалел об этом. Он гордился этим. Но в то же время какая-то неудовлетворенность чувствовалась. Чем-то он, в общем, был недоволен, может быть, тем, что не женат, не знаю.

– Почему же вы его тогда не ударили, раз надобность была? – спросил я.

Он снисходительно улыбнулся:

– Почему? Я тебе отвечу. Я его просто убил морально, вот и все!

– Ну и что?

– А ты этого не знаешь, да? Что удар моральный в сто раз больнее, чем удар физический?

– А за что вы его убили морально?

– За что? Ну, это тебе незачем знать, дело в прошлом.

– Интересно все-таки… – сказал я. Ужасно мне не хотелось урок начинать. Что бы еще такое у него спросить?..

Он сам поддержал разговор, скривил рот, задумчиво так посмотрел на арфу и сказал, как мне показалось, не совсем уверенно:

– Надо думать головой, а не вести себя как в Техасе…

– А как ведут в Техасе? – спросил я сразу.

– В Техасе? Там сначала хватаются за пистолет, стреляют, а потом уже начинают думать, только уже поздно думать…

– А вы были в Техасе? – спросил я.

– Я не был в Техасе, – сказал он, – но знаю, что там ведут себя именно так…

– Они, наверное, ходят там все увешанные пистолетами, – сказал я.

Он вздохнул…

– Целый урок пропал из-за того, что ты ударил соседа, а тот в свою очередь исцарапал тебе все лицо. Дикая история!

– Между прочим, – сказал я, – мой отец однажды дал под дыхало одному вору, который ему в карман залез…

– Твой отец, помнится мне, частенько расстраивал весь оркестр, – сказал он совершенно для меня неожиданно. – К сожалению, у меня теперь нет времени заниматься…

Он стал шарить по карманам, достал ключ.