За секунду до взрыва - Екатерина Польгуева Страница 32

Война, в отличие от праздников, конечно, не кончилась. Но все радовались этому необъявленному, и неизвестно сколько продлящемуся перемирию. Что касается скандала, то его постарались поскорее замять. Запись объявили подделкой, да только мало кто в это поверил. Госпожа Тод по-прежнему занимала свой пост. Только начальник нашей госбезопасности Лажофф то ли ушел в отставку, то ли получил другую должность.

– Как же так? – горячился Александр. – Будто ничего и не произошло. Ведь теперь все знают, почему началась война и осада и кто на самом деле в этом виноват. Все знают про провокацию.

– Вот вроде и умный вы человек, Александр, а юный еще и неопытный, простых вещей не понимаете, – вздохнул в ответ директор Силик. В один из каникулярных дней он пришел к нам – поздравить меня с победой. Так что разговор опять-таки происходил на нашей кухне. – Это начать кровопролитие просто. Многие ли помнят, с чего все началось? Многим ли это важно? Да и с чего, в самом деле, началось-то?

– Как с чего? С теракта на Празднике поэзии! Который вовсе не русские организовали, а наши же – вместе с госпожой Тод!

– Да ну? А может, с событий на Северной башне, с которой полицейские сбрасывали школьников? Или с закрытия русских школ? Или – с того, что называют «оккупацией»?

– А вы как думаете?

– Я думаю, началось, когда стали бередить давние, уже зажившие раны. Кому от этого легче или лучше? Каждый щитом выставлял свою правоту – и свои жертвы. Но тогда еще можно было остановиться. Пока не появились новые жертвы. И теперь у каждой стороны есть, за что мстить и за что ненавидеть, есть погибшие, униженные, страдающие, и наверняка еще будут. И есть страх – проиграть и остаться на милость победителю, который щадить не будет. А политики – у них свой интерес. Ты же заметил, – Силик вдруг перешел на ты, – что русские там, в России, не больше американцев обсуждают запись. Потому как провокацию-то вместе готовили. Все они – американцы, наши, русские – вместе! Но ведь и политики – они тоже не с другой планеты. Они, в общем, такие, как мы. Да-да, не возражай. Разве не наш народ голосовал за тех, кто обещал защитить от «пятой колонны»? Разве мы не боимся остаться сейчас без руководства и без покровительства Запада? Что с нами будет, если русские возьмут Город? Думаешь, они окажутся добрее и лучше нас?

– Раньше надо было думать! – Александру никак, видимо, не хотелось соглашаться, но и аргументов у него явно не было.

– Оно конечно. Все мы задним умом крепки. Да вот только в прошлое не слетаешь – жизнь не перепишешь… И смерть тоже.

Зато дело о расстреле в трамвае получилось куда более громким. Дошло даже до настоящего уголовного дела. Белоглазого урода Альфреда судили военным судом, разжаловали, приговорили к десяти годам тюрьмы – и по законам военного времени наказание заменили – отправили в штрафную роту на передовую. До победы или до смерти.

Это было приятно. Хотя я и удивилась, что об убитом им русском мальчишке говорили куда меньше, чем о вопиющем проявлении нетолерантности, – ведь Белоглазый обозвал достойного гражданина Республики «жидовским потрохом».

– Элементарная логика подсказывает: если бы не это, может, никакого дела и не было бы, – утверждал всезнающий Дед.

– Да ну тебя с твоей логикой! С чего ты взял, что не было бы? – возмутился Томас. Мы сидели в подвале их дома, оборудованного и под бомбоубежище, и под театральную студию (самим Томасом и его малолетней гвардией).

– Это мне Марина объяснила. Ну, мама в смысле. Что какая-то анидидифамац, антимадифац… В общем, не помню, какая-то антилига заявила, что если виновный в таких безобразных заявлениях не будет наказан, то Республика может потерять поддержку сил западной демократии.

В Заречье я перезнакомилась со всей малышней – подопечными Томаса: его сестренкой Марией и веселой гвардией артистов кукольного театра. Ребята, несмотря на возраст (старшему из них, серьезному и молчаливому Валису только что исполнилось шесть), оказались толковыми и дружными. С ними мы придумывали новый спектакль: про городок Мышанск, его глупого, жадного и жестокого мэра по фамилии Прохиндис – и жителей, до поры до времени покорно выполнявших все его дурацкие распоряжения. А потом в городке появился хулиганистый пятиклассник Васис – и все начало меняться.

История увлекла всех, в том числе Деда, который в Заречье вообще-то появлялся нечасто. А мы с Милкой приходили почти каждый день. Сначала премьера намечалась на шестое января – последний день каникул, но потом мы поняли, что не успеем.

Все кончилось накануне предполагаемой премьеры, пятого января.

Мы, как обычно, репетировали в подвале. Деда и Милки не было.

Проигрывали смешной эпизод, как мэр Прохиндис ночью, тайком даже от собственной толстой жены, залезает в холодильник, чтобы полакомиться особенной колбасой, каждый съеденных кусок которой прибавляет человеку сто марти сбережений. Ну а в холодильнике оказывается только веселый мышонок Гуль – пра-пра-правнук короля мышей Мыша, чьим именем назван город. Колбасу Гуль, ясное дело, уже сожрал, а так как у него не было счета в банке – все заработанные на еде марти достались детскому приюту, воспитанников которого Прохиндис держал в черном теле. Потому что терпеть не мог ни детей, ни мышей. Естественно, без пятиклассника Васиса здесь дело тоже не обошлось.

И вот как раз на середине этой сцены где-то далеко грохнуло. Причем так, что пол, показалось, прогнулся. Томас, управлявший Прохиндисом, вздрогнул – и кукла упала. За две спокойные недели все как-то отвыкли от обстрелов. От плохого отвыкаешь быстро.

Взрыв был далекий, но очень сильный. И только минуты через три завыла сирена тревоги. После этого в подвале погас свет. Опомнившийся уже Томас включил здоровенный фонарь, припасенный для таких случаев. Малыши побросали кукол и притихли. Несмотря на тревогу, никто из жильцов дома почему-то не спешил в убежище. Да и взрывов больше не было. Мы пытались продолжить репетицию, но настроение испортилось. Через полчаса ребята разошлись по домам – все жили в одном подъезде, а я отправилась к Томасу. Электричества долго не было, отбой тревоги никак не давали.

Мы сидели на кухне, и мама Томаса постоянно поглядывала то на мобильник, то на почти старинный, с крутящимся диском темно-вишневый телефон на тумбочке. Один раз не выдержала, сама подняла трубку на завитом проводе. В трубке был гудок, но звонить она не стала. Я понимала, что и тетя Нада, и сам Томас волнуются об отце, уехавшем еще два дня назад в пригород – на строительство укреплений. Но у меня никаких волнений и дурных предчувствий не было.

Свет загорелся, когда мы, наверное, в пятый уже раз пили зеленый чай. Томас хотел проверить, работает ли телевизор, но тетя Нада сердито кивнула в сторону маленькой Марии. Я поняла: если ТВ работает, то новости могут быть совсем не для глаз малышей. Томас тоже понял, вздохнул, и отбросил пульт на продавленный диванчик у окна. Часа через полтора наконец-то дали отбой тревоги, и почти сразу зазвонил мой мобильник.