Под знаком розы и креста - Владимир Кузьмин Страница 26

– Как же полиция все это профукала? – задумчиво произнес Осип Иванович, выслушав мой отчет по проверке чердака. – Раз окурки на месте, не изъяли – стало быть, профукали! Полагаю, что тут свою роль сыграла передача дела от сыскной полиции в охранку. Одни не успели все до конца довести, другие – вцепились клещами в Михаила, и им ничего уж не нужно стало. Опять же, полагаю, говорят правду, что в жандармском корпусе толковых следователей меньше, чем в полиции. Простите, что на отвлеченные по своей сути темы разговорился, этак мне удобнее обдумывать, как добытые вами сведения использовать. Пока, вы правы, это единственное, что может отвести подозрения от Михаила.

– Нужно довести эти сведения до лиц, ведущих следствие, – сказала я и умолкла, поняв, что сказала настолько очевидное, что и говорить этого не стоило.

– Это понятно, – тем не менее согласился со мной адвокат. – Вопрос, под каким углом зрения все это преподнести? Ну да ладно, это я обдумаю, покуда ехать стану. И пока я здесь и вспомнил об этом, вот вам рисунок, сделанный Мишей.

– А это копия того, что сделал Степан со слов Васьки. Не ужасайтесь грозности и окровавленности клинка.

– Да уж! Но рукоять, как я понял, изображена достоверно?

– Василий уверяет Степана, что с его слов нарисовано правильно.

– Нужно будет вторично по моим консультантам пройтись. На предмет изображенных здесь символов. Я в этом ничегошеньки не смыслю. Но придется отложить это дело на завтра. Вечером я сообщу вам по телефону, что вышло из посещения следователя.

На этом мы расстались: Осип Иванович укатил в одну сторону, а я поехала в другую.

– Домой или еще куда? – спросил меня кучер.

– Домой, Иван Фролович, но по пути завернем в одно место.

– Ну, раз по пути и всего в одно место, так мы скоро управимся.

Мы подкатили к дому, где проживал у своей тетушки Михаил Пушкин. Тут я собиралась накоротке переговорить с одним человеком – либо с местным дворником, либо с консьержем. Кто уж быстрее под руку подвернется. Не обнаружив дворника, я вошла в парадное. Консьерж сидел в своей будочке и попивал чаек с медом. Картина была столь мирной, да и сам консьерж выглядел почти умилительно: в пенсне с витым шнурочком, с бородкой клинышком и легкой сединой в гладко причесанных волосах, что мне стало неловко. Вот хоть так, хоть этак поворачивай, а придется про преступление, здесь недавно случившееся, говорить.

– Здравствуйте, барышня. – Консьерж очень аккуратно отодвинул стакан в сторону и привстал, приветствуя меня. – Вы к кому?

– Полагаю, что к вам, – улыбнулась я как можно приветливее.

– Удивлен и польщен!

– Мы вчера прибыли из Петербурга, расквартировались неподалеку. А раз собираемся пробыть пару месяцев, то встал вопрос о прислуге. Вы же знаете, что хорошая прислуга на временную работу идет неохотно, а тут у вас… ох, даже неловко говорить… из-за большой беды должна была прислуга освободиться.

– Да чего уж там смущаться, дело есть дело, – печально вздохнул консьерж. – Вас в первую голову горничная или кухарка интересуют?

– Горничная. Мы столоваться дома станем редко.

– Ох! – Мой собеседник сделался более печальный, чем при словах о происшедшей здесь трагедии.

– Да отчего вы так тяжко вздохнули?

– Да теперь у меня неловкость возникла. Прежде чем советовать, спросить должен, неловко будет такую милую девушку подводить…

– Так спрашивайте без смущения. Вы же тоже непросто так спросить собираетесь, а для дела.

– А есть ли мужчины в вашей семье?

– Есть. Дедушка.

Консьерж задумался.

– Оно, может, к лучшему, а может напротив, – сам себе сказал мой собеседник.

– Не говорите загадочно, пожалуйста, – попросила я.

– Простите, милая барышня. Скажу уж как есть, а вы сами думайте. Горничная, что у Людмилы Станиславовны – царство ей небесное – служила, всем хозяйку устраивала. Но с ее сыном уж больно фривольно себя вела, за что едва не была изгнана со скандалом.

– Так отчего же все-таки не была изгнана?

– Да так-то она вроде толковая девица и обученная не абы как. Да и сын тут уехал. Вот покойница ее и простила. Но тут племянник жить приехал. Елизавета осторожней стала, но хвостом перед ним крутила, сам видел. Вот я и спросил про мужчин в вашей семье. А раз у вас только дедушка, тут опасность может быть пострашнее, чем с молоденькими. Охмурить богатого старичка завсегда интересно. У той Елизаветы ухажеров хватало, так что явно она не запросто так тут хвостом вертела, окрутить хотела. Сперва сына, а после племянника. Чтобы, стало быть, замуж за кого-нибудь из них выскочить.

– По этому поводу вы можете не беспокоиться. Дедушка наш все равно в Петербурге остался, тут мы с маменькой вдвоем. Вы вот только скажите, а ухажеров Елизавета в дом, пока хозяев нет, не водила?

– Ни боже мой! А уж после скандала вовсе притихла. Она и с Михаилом Юрьевичем хвостом крутила как-то без азарта, скорей по привычке. А ухажеры ее после работы встречали, что никому не возбраняется. Одно плохо, за три года, что я здесь, их штук сто сменилось.

– Так уж и сто?

– Ну с полдюжины точно было, – чуть смутившись, уточнил консьерж.

– Спасибо вам. Я уж сама этот вопрос решать не стану, пусть маменька решает. Но если вы знаете, как ее сыскать, Елизавету то есть, то скажите на всякий случай.

– Это я скажу. Даже вот напишу вам.

– А что про убийство говорят? – спросила я, понизив голос, словно мне про это и спрашивать жутковато.

– Да что тут говорить можно? – не поднимая головы от бумажного листка, ответил мне словоохотливый собеседник. – Жалеют Людмилу Станиславовну. Ждут, каким соседом будет ее сынок, если пожелает здесь остаться. Это когда он из Сибири приедет, ясно станет. А так? Почти все говорят, что племянник не убивал. Вот соседка говорит, что голос мужской слышала и что не его.

– Да как же здесь чего услышать возможно, стены вон какие толстые? Верно, и между квартирами не тоньше.

– И то верно. Я сам так предполагаю, что старушка подслушивала у дверей, но сказать про то стесняется. Но и в этом случае непросто голоса расслышать. Других вон не поймешь, то ли слышали чего, то ли нет. То ли правду говорят, то ли уже выдумывают задним числом. Вот вам Елизаветин адрес. Она сама оставляла, как раз в расчете, что про убийство все вокруг знают и что прислуга стала свободна, тоже сообразят. А я твердо сказал, что адрес давать стану, но и предупреждать буду, что она собой в отношении мужеского пола представляет.

– А она что?

– Засмеялась и сказала, что ей это все равно.

Я поблагодарила и положила перед консьержем серебряный полтинник. Тот ужасно смутился, но вознаграждение принял не без удовольствия. Вот ведь какой деликатный человек попался!