Лёлишна из третьего подъезда - Лев Давыдычев Страница 20

– Молодец, молодец, – сказал Горшков, – всегда я надеялся, что человеком ты станешь. – Он повертел портсигар в руках. – Хорошая вещица.

Горшков нажал кнопочку замка, крышка отскочила…

раздался оглушительный

ВЗРЫВ,

полетели клубы дыма…

Головешка закричал.

Горшков, окутанный дымом, отскочил в сторону.

Хорошо ещё, что поблизости никого не было, – быть бы тогда переполоху.

С минуту они смотрели друг на друга.

Вдруг мальчишка хихикнул, пальцем показывая на милиционера.

Горшков спросил хриплым голосом:

– И я такой же?

– Как трубочист!

– Пошли отмываться.

У входа стоял Григорий Васильевич. Он удивлённо спросил:

– Что с вами такое? Трубы чистили?

– Проиграл один – ноль, – ответил Горшков, – нате вашу машину. – И отдал портсигар.

– Два – ноль вы проиграли, – поправил Григорий Васильевич, – вчера этот молодой человек чуть-чуть мне карман не оторвал. Золотые руки, да голова… не очень золотая.

– Это мы ещё проверим, – сказал Горшков. – А за такие шутки можно к ответу призвать.

– У меня душа в ботинки залезла! – восхищённо признался Головешка.

– Душа, душа, – проворчал Горшков. – Вот у меня душа куда-то упрыгала. Только сейчас вот обратно вернулась. А знаете, кто во всём виноват? Горшков. Так и его тоже надо понять, гражданин фокусник. Он, он во всём виноват. Ведь если бы не Горшков, пропал бы Головешка давным-давно. А Горшков жалеет его и вас пожалеть его просит.

– Идите умойтесь, – сказал Григорий Васильевич, – потом побеседуем.

Умывание длилось довольно долго, пришлось ведь ещё и одежду чистить.

Горшков всё это время говорил:

– Иногда человека воспитать легче лёгкого. Бывают люди, их и воспитывать не надо. Такими хорошими они и родились. А попадётся иной раз, так сказать, человечек – наука перед ним в тупик встаёт, не то что милиция. Вот Головешка с виду человек. Руки, ноги имеются. Говорит человеческим голосом, а сознательности – кот наплакал.

– Гражданин дядя Горшков! – взмолился Головешка. – Вы же знаете, что в последнее время сознательность у меня повысилась!

– Идём беседовать.

Войдя в зрительный зал, Головешка глаза вытаращил.

На арене работали акробаты-прыгуны. Чего они только не выделывали! Они подбрасывали друг друга со специальных подкидных досок, переворачивались в воздухе. А опускались они не на арену, а на плечи товарищей.

– Вот это да! – прошептал Головешка. – Законно!

Но тут прыгуны упрыгали, а на манеж выпустили красивую белую лошадь.

В центре арены встал дяденька в чёрном пиджаке, белых галифе, с длинным хлыстом в руке.

Лошадь бежала ровно и сильно.

На барьере появилась маленькая девочка в розовой балетной пачке и чёрных чулках.

– Ух, какая куколка! – крикнул Головешка и сразу примолк, потому что куколка на всём скаку прыгнула лошади на круп и сделала стойку на руках.

– Вот тебе и куколка, – мрачно сказал Горшков, – покалечиться в любой момент может.

А девочка и не собиралась калечиться.

– Ап! – командовал дяденька, и она, перевернувшись в воздухе, ловко опускалась на бегущую лошадь.

Горшков тянул мальчишку за рукав, но Головешка не двигался. В цирке он был впервые. Это оказалось для него интереснее любого кинофильма, даже панорамного.

– Законно, – шептал Головешка.

Милиционер взял его за руку и повёл.

В комнатке Григория Васильевича стоял столик с трельяжем – тройным зеркалом.

Мальчишка сразу к нему и давай себе рожи строить. И хохотать.

Ещё бы: на него смотрели сразу трое Головешек – один в середине и два по бокам.

– Что ты умеешь делать? – спросил Григорий Васильевич.

– С картами три фокуса знаю, петухом кричать могу. Спичку с огнём во рту могу держать. Солдатиком нырять умею.

– Короче говоря, ничего не умеешь делать.

– А основная работа? – спросил Горшков. – Ловкость-то рук!

– Руки у него ловкие, – согласился фокусник. – Ну и что? Но он ничего не умеет ими делать. И мускулы у него слабенькие.

– Не могу с вами согласиться, – мрачно проговорил Горшков. – Просто поражаюсь вашему равнодушию к судьбе данного ребёнка. Пропадёт ведь он.