Илья Муромец и Сила небесная - Юрий Лигун Страница 19

Опираясь на палки с загнутыми концами, прозванными в народе кислым именем «клюка», под окном стояли три седых сухотелых старца. Ленточки на высоких лбах, пропылённые пеньковые лапти-чуни и заплечные мешки выдавали в стариках безначальных странников.

Илья сразу понял, что к ним во двор забрели калики перехожие. Это было странно, потому что люди Божьи давно обходили Карачарово десятой дорогой. А всё из-за досужих и злых языков, которые болтали, что это название обозначает кару за чары, хотя на самом деле оно восходило к первому жителю этих мест – вольному поселенцу по имени Карачай. Да и откуда, сказать извольте, тут чарам взяться, ежели сельчане давно на месте последнего идола-болвана возвели всем гуртом Троицкую церковь о трёх куполах. Высятся теперь они, как шеломы богатырские, а золочёные кресты на маковках напрочь отгоняют все изветы и чары колдовские.

– Заходите, страннички! Чего во дворе стоять, жару по́том поить? – весело крикнул Илья, радуясь, что будет с кем словом перекинуться и день укоротить. – Хлебните кваску холодного с дороги: матушка такой ядрёный квас готовит, аж нос отшибает!

– Спасибо, мо́лодец, за приглашение, – степенно проговорил самый высокий старик. – Да только лучше ты сам на свет Божий квасу вынеси: ведь ежели мы и на солнце спотыкаемся, то в избе подавно все горшки побьём.

Услыхав такие глумливые слова, Илья не на шутку осерчал. Да неужто старцы его горшком попрекают? Да неужто они не видят, что он сидень пожизненный? А может, они насмехаются над ним: мол, мы хоть и старые, а своими ногами ходим и няньки не требуем. Вскипела в Илье кровь, сжал он кулаки, насупился. Но удержался, стиснул зубы и не пустил гневливого слова за порог. А пораскинув умом, сообразил, что старики и впрямь ничего не видят, потому как слепы, что кроты подземельные.

Так чего ж ему тогда серчать на странников? Пускай они немало дорог истоптали, а всё одно такой красоты, какую он, безногий, сегодня в окне-иконе узрел, сроду не видывали. И так стало ему жалко горемычных, что он растоптал свой гнев, аки змею подколодную, и тут же повинился:

– Извините, дурачину пустоголовую!

– Почто винишься, мо́лодец?

– Да вот подумал, что смеётесь вы над калекою. Ведь я ужо двадцать лет на печи сижу. Меня матушка из рук кормит, а батя горшки выносит, как за дитём малым. Ходили б ноги, так я не только квасу вынес, а сам бы пошёл за вами на край света поводырём и прислугою.

– Лепо говоришь, добрый мо́лодец! Да что-то не верится… – покачал головой второй калика.

– Гнев змеиный растоптать много трудов надобно, да только добро в себе сотворить во сто крат труднее, – добавил третий, стукнув клюкой о землю. – Слаб ты ещё, парубок, с нами идти…

– Слаб? – воскликнул Илья и, одним махом согнув разогнутую давеча подкову, бросил её в окно под ноги странникам.

Самый высокий нагнулся, пробежал пальцами по железному кренделю и молвил с укоризной:

– Подковы гнуть, пустое дело. Сколько не гни, а жизнь всё равно в баранку скрутит, если душою хил. Ты Илья однако не серчай, а слушай и на ус мотай. Расскажу тебе одну прежнюю историю. А поймёшь или нет – твоя забота!

Старик сбросил заплечный мешок, опёрся поудобнее на клюку и неспешно заговорил:

– Жил, стало быть, один монах… Истый подвижник… Дабы дух свой укрепить паче гранита, строгим постом себя распинал и честною молитвою страсти укрощал. И такого совершенства на этом поприще достиг, что многие у него смиренномудрию учились.

И вот однажды решил монах веру свою испытать. Вспомнил он слова Спасителя, что тот, кто имеет веру хотя бы с горчичное зерно, может передвигать горы. А посему решил он семь дней и семь ночей коленопреклоненно воздавать вдвое усиленные, или сугубые молитвы, чтобы гора, высившаяся на горизонте, к его келье подошла. И молился монах, и пост держал безводный, и колени о каменный пол до крови изъязвил.

А на восьмое утро выглянул в оконце и пошатнулся от горя, ибо гора стояла на своём месте. И тогда он воскликнул…

Высокий глянул на Илью и спросил:

– Как мыслишь, что он изрёк?

Илья задумался, но старец, похоже, не надеялся на правильный ответ, потому не стал долго ждать и промолвил:

– Монах пошатнулся от горя и воскликнул: «Я так и знал!».

– Выходит, он с самого начала не веровал, что гора сдвинется?

– Правильно рассудил! Тогда ответствуй, а ты зачем двадцать лет твердишь «Господи, помилуй»? Ведь всё равно сиднем сидишь, ибо слова без веры пусты, как высохший колодец.

– Я верую! – горячо выдохнул Илья. – Верую, что Господь исцелит меня, коли будет на то Его воля! Потому и молюсь…

– Тогда – встань и иди!

Илье показалось, что слова старика ожгли его душу, словно калёное железо. Ведь душа давно ждала этих слов и несла свой крест с терпением, не предаваясь безысходной скорби. Как бы плохо порой ни приходилось, с губ Ильи не слетали слова уныния, наоборот, он, бывало, утешал матушку и батю, когда те, глядя на сыночка, не могли сдержать слёз…

– Встань и иди! – вновь услышал Чоботок.

Радостная надежда наполнила сердце калеки. И эта надежда была непоколебима, как краеугольный камень, на котором вырастают стены.

– Иди!

«Господи, помилуй!» – одними губами прошептал Илья, и вдруг эти привычные слова открылись ему во всей глубине. «Господи» – это вовсе не господин, строго взирающий на своих слуг. «Господи» – это Отец, к которому любящие дети тянут руки. А «помилуй» – это не просто «прости», это СПАСИ! Ведь если ты угодил в глубокую яму и карабкаешься из неё, а ладони в поисках опоры ощупывают податливую землю, которая комьями скатывается вниз, а ноги не находят хотя бы крохотного уступа, и ты знаешь, что через миг снова окажешься на дне… – зачем тебе прощение?

Тебе нужна помощь!

Илья повернулся к иконе Спасителя, и вдруг словно увидел протянутую ему сильную руку.

Без промедления он ухватился за неё и шагнул с полатей…

* * *

… Наверное, он бы меньше удивился, ежели бы взмыл под облака. Хотя поначалу ему так и показалось. Ухнуло сердце и покатилось вниз, а в голову шибануло колючим весельем, как от матушкиного квасу, словно он и впрямь летел в небо.

– Ай! – закричал Илья. – Что за чудо расчудесное?

Но страннички только усмехались в усы, потому что не было никакого расчудесного чуда. Никуда не летел Илья, а стоял посреди избы, подпирая головой потолок, а его ноги, как два могутных столпа впечатались в пол и легко держали богатырское тело.

– Стою!!! – наконец выговорил он. – Чу́дны дела Господни!

– Чудны и непостижимы… – подтвердил высокий старик. – Ты просил, и Бог дал, а какой мерой, не нам судить, ибо каждому по вере воздаётся… Ну, иди, аль ты к полу прилип?