Между ангелом и волком - Дарья Вильке Страница 15

Падает, падает зима на Городок Ц. Падает невесомыми снежинками, которые кажутся ненастоящими — такие легкие. Падает на церковь, будто сложенную из кусков ноздреватого серого сахара. На мельницу над ручьем с обкусанными льдом берегами. На пустырь, где еще недавно, кажется, стоял бродячий цирк. На кабачок Сеппа Мюллера с ободранными столами и жаренными на вертеле рыбинами. Сам Сепп сидит у окошка — нога на ногу, сплелись, не расплетешь — и потягивает из старой кружки темное пиво.

Идет по улице, спрятав острый нос в кудрявый воротник каракулевой шубы тетушка Виола — спешит по своим делам. Бредет лошадь Отто Кайзера и тянет повозку, полную подмороженных яблок. Снег падает и падает, присыпая белой мукой дерюгу, которой прикрыты по бокам зеленые крепкие яблоки, хрусткие и кисловатые. Снежинки путаются в усах крестьянина Кайзера, наметают маленькие сугробы на полях его фетровой шляпы.

В школе прохаживается между рядами отец Весельчак с лысой головой, тоже похожей на осеннее яблоко. А светлоголовые мальчики пишут за дубовыми партами сочинение и поглядывают на лошадь с грустной усатой мордой, которая еле-еле перебирает ногами по свежевыпавшему снегу.

До-ре-ми-фа-соль-ля-си — дорожка аккуратных следов расчерчивает снежное полотно, словно птица проскакала. Аккуратные следы, ладные ботинки — мама Вольфи идет к школе, а снег легкой кистью растушевывает подкову от каблука и запятую от крепкого острого мыса, стирает мягким школьным ластиком. Она не отдала сына в интернат для трудновоспитуемых и больше никогда не бьет его даже выбивалкой от ковров. Дядя Вильфрид если и приходит к ним раз в неделю, то уж не за тем, чтобы устроить Вольфи показательную порку — а просто чтобы выпить чашку кофе или починить маме конфорку на плите. Кажется, даже Рождество они снова справят вместе, как тогда, в его детстве — «только один раз, а там посмотрим». Вольфи мечтает стать дальнобойщиком, вслух мечтает, а мама больше не говорит на это ничего, только где-то внутри тихо надеется, что может все еще и обойдется.

— Пойдем, нам нужно съездить в Большой Соседний Город, — говорит она.

Вольфи ничего и не спрашивает, хотя мама никогда еще не забирала его из школы, прямо посреди урока.

А весь класс завистливо смотрит им в спины: и Франци с улицы за кладбищем, и Карл, сын мясника, и Фредл толстяк, и Гарри, который Гаральд.

Они глядят, как Вольфи с мамой, закутавшись до самых ушей, уходят к автобусной остановке, счастливцы, как снег машет им вслед, подгоняя, быстрее, быстрее, мимо церкви, мимо кладбища, на котором мерцают красные огни, которые заносит, чтоб не осталось от них и следа.

Они представляют, как приедет автобус, похожий на большую булку, вроде тех, что лежат до десяти утра у Долльнера, пока их все не раскупят подчистую — и как Вольфи сядет рядом с окном, на котором застыли ледяные бабочки.

Он сидит и всю дорогу до Большого Соседнего Города вытапливает во льду, сковавшем стекло, маленькие колодцы, соединяет их дорожками, отвоевывая у льда новые и новые острова. Он прижимается носом к окну, и тогда лед тает гораздо быстрее.

— Ну, пошли, — мама вздыхает так, словно в груди у нее осталось мало воздуха и нужно на всякий случай надышаться на всю жизнь.

— Пошли.

Пошли.

Гляди — вот он.

Познакомься.

Это твой брат.

Вольфи смотрит во все глаза на мальчишек его возраста, которые почему-то оказываются его племянниками.

На человека, которого, ему кажется, он уже где-то видел. На человека почти без возраста, но скорее взрослого, с серой бородой и тонкими пальцами. Прожившего долгую жизнь где-то рядом, но без Вольфи.

Он худой, этот человек — и с очень грустными глазами.