Степной ветер - Ирина Дегтярева Страница 14

Потапыч опомниться не успел, как оказался лежащим на животе, у деда на коленях, и дед Мирон твердой, как подошва, рукой припечатывал его по заду.

– Дедушка, я больше не буду! Деда, не надо! Ай! – взвыл Мишка.

Дед его быстро отпустил и сказал очень сердито:

– Вот еще отцу скажу! Он тебе не так пропишет. Курить он вздумал! Я старый – мне все равно. А ты зачем здоровье портишь?

– Я только попробовал, – всхлипывая, промямлил Мишка. Он и сам не понимал, что это его вдруг потянуло.

– Покормил курочек! – посетовал дед, выбил в старую оранжевую эмалированную кружку трубку и спрятал в карман.

На деда Мишка не обиделся за внушение, обида была на самого себя за то, что, наверное, испортил отношения с дедом. Он готов был сам себе по затылку настучать за неосмотрительный, глупый поступок, когда Мирон Петрович вдруг со смехом в голосе заговорил:

– Помню, я тоже курить попробовал, еще пацаном. И конечно, тут же попался. Батя мой самокрутки курил, в газетные обрывки табачок-самосад заворачивал про запас. Он мужичок запасливый был. И вот я эту его заначку потревожил. А он, оказывается, по счету помнил, сколько папирос у него в коробочке лежало. Ну и врезал… моему брату Сашке. Он старше на два года был. Вопил Сашка, а меня не выдал. Так мне с рук сошло, а я пристрастился к табаку – вот сколько лет мучаюсь, кашляю по утрам, воздуха не хватает, легкие никотином забиты, а бросить духа недостает.

– Деда, а Сашка тот где?

– Господь знает… Говорили его сослуживцы, под Москвой убит. Матери похоронка, правда, пришла, там тоже значилось «под Москвой». Но никто не смог указать точное место, где могилка и была ли она. Царствие ему небесное! – Он перекрестился.

– Как это? – удивился Мишка, обрадованный, что его выходка ушла на второй план и дед, как прежде, с ним общается.

– Некогда было хоронить во время боя. Так и оставляли в лесу лежать. Забирали некоторых, а другие оставались на территории, немцем захваченной. Я-то с ним не вместе воевал. Он – инженер, сапером в войну. А я кавалеристом, разведчиком был, под Сталинградом воевал. Недалеко от дома. Когда второй раз ранило, тяжело, тут уж меня и списали. Берлин не дали посмотреть. – Он улыбнулся. – Может, на речку?

– Давай на лодке поплаваем! – вскочил со стула Мишка.

Старая лодка, просмоленная дедом еще весной, все равно чуть подтекала. На дне поблескивала рыбья чешуя. Из-под банки (скамьи на лодке) выглядывали несколько ячеек сети. Дед браконьерил потихоньку. Но если его рыболовный инспектор и заставал за этим делом, отпускал с миром. Как объяснял дед Мирон, «по причине возраста и персонального уважения».

Мишка сам загребал веслами. Ему нравилось ощущать ломоту в плечах, и ладони приятно горели. Уключины смешно позвякивали в оглушительной тишине, соревнуясь разве что с цикадами. Степь почти забивала речной дух на хуторе Ловчем, а тут рекой пахло и в доме, и на всем хуторе. Пахло рыбой, илом, мокрым песком, смолой от хуторских лодок, кверху килем сохнущих на берегу… Дон царствовал здесь: шуршал высокими камышами, заполонившими прибрежную кромку, плюхал между причальными сваями, плескал выскочившей из воды рыбиной и блестел, ослепительно блестел на солнце. От этого блеска слезились глаза и клонило в сон.

– Дедуль, греби сам. – Мишка перелез на нос лодки, лег на него животом и свесил в теплую воду руку.

– Вечно ты схватишься и бросаешь на полдороге… – закряхтел дед, перебираясь по шаткой лодке на центральную банку. – Удить будешь?

Лодка уже зашуршала густым камышом, поднимавшимся над головой метра на два. С верхушек сыпалась пыльца, и стрекозы падали изумруднокрылым дождем. Пахло тут сладко, душно, но вода местами оставалась в тени, где днем могли прятаться рыбы. Коротким удилищем, как для зимней рыбалки, дед начал ловко одного за другим вытаскивать плоских лещей, клевавших даже на хлебный мякиш.

Дед сдвинул белую кепку на затылок, и вид у него был отрешенный. Казалось, окликни его – и он испугается, затрепыхается, как выловленный лещ. Мишка смотрел на него искоса и прикидывал, о чем дед сейчас думает? О войне, о своем боевом коне Мальце, о Мишке, о бабе Аграфене… Мишка хихикнул.

– Ты что? – вынырнул Мирон Петрович из своих мыслей с улыбкой и готовностью посмеяться вместе.

– О чем ты сейчас думал? – спросил Мишка требовательно. – Только честно.

– О том, что солнце сегодня крепкое и тебе напечет. Майку надень – вон плечи уже красные.

– Я загорелый, а загорелые не обгорают. Я уже обгорел весной.

– Ты не спорь, а надевай! – прикрикнул дед и отправил еще одного леща в ведерко на дне лодки.

Мишка неохотно подчинился. Сам-то дед был в одних длинных черных трусах. Но у него такая прокопченная кожа, что ей никакое солнце не страшно. А на спине большой белый шрам, по форме как крупная неравноконечная звезда. Мишка знал, что это след от легкого ранения. Тяжелое, осколочное, пришлось деду в бедро. Чуть из-за него ногу ему не отрезали. Он теперь прихрамывал, но тростью не пользовался, хотя Мишкин отец купил ему даже две.

Камыши колыхались над головой. Мишка лежал на спине на носу лодки, взглядывая из-под ресниц то на ослепительно синее небо, то на деда, азартно ловившего рыбу. Лодка покачивалась от движений Мирона Петровича, лещи плескались в ведре. Тишина звенела над водой.

– Дедуль, – сонно сказал Мишка, – ты папе, пожалуйста, не говори про курение.

– Посмотрим, – ворчливо откликнулся тот, сматывая удочку. – Погребли-ка к дому.

– Давай я. – Мишка схватился за весла и повел лодку вдоль берега, к железному старенькому причалу. Он любил с него нырять: тут сразу начиналось глубокое место.

Пока дед вытаскивал лодку на берег, Мишка успел несколько раз с разбегу нырнуть с причала. Обратно забирался, хватаясь за скользкие столбики. Дед присел на край лодки, наблюдая за веселящимся внуком из-под козырька кепки. Будь он помоложе, и сам так же нырнул бы и плескался в теплой вечерней воде.

– Вылезай-ка. – Мирон Петрович взглянул на старые «Командирские» наручные часы с большим циферблатом. – Скоро батька твой приедет. Ему некогда нас ждать.

Мишка поскучнел, тряхнул мокрой головой и выбрался на берег.

– Я не хочу домой. Скажи ему, что я у тебя останусь.

– Ну, я-то не против. Но у него на твой счет другие планы.

Пока Мишка переодевался в доме, отец заехал во двор.

– Дед, ну что там? Собрался он? – спросил Петр Михайлович, открывая дверцу. – Поторопи его.

– Похоже, спрятался опять, – смущенно признался дед. – Не хочет уезжать.

– О господи! Надоели эти его прятки. Михаил! – громко позвал отец. – Я жду! Хватит дурачиться. Я устал, мне надо выспаться. Завтра целый день за рулем придется сидеть. И встреча эта, будь она неладна! Ты-то уж хоть мне нервы не мотай!