Степной ветер - Ирина Дегтярева Страница 13

В этот раз Мишка нашел вырезанный из журнала черно-белый портрет красивого статного мужчины в черкеске, как у отца, только в белой рубахе под ней, при погонах и с орденом-крестом на шее. Благородное, чуть удлиненное лицо не портили небольшие черные усики.

– Дед, это кто? – Мишка забежал в комнату. – Ты?

– Бог с тобой! Это генерал Врангель.

– Какой такой Врангель? – Мишка сразу вспомнил московскую сторожевую – псину, охраняющую участок по соседству с садом трудовика.

– Как – какой? Петр Николаевич. Барон Врангель. Участник Русско-японской войны и Первой мировой, между прочим. Против красных в Гражданскую войну сражался. Георгиевский кавалер.

– Почему в черкеске? Он что, казак?

– Не знаю точно. Кажется, нет. Помню, что он окончил реальное училище в Ростове. Это еще при царе Горохе. Его, кстати, за эту черную черкеску прозвали Черный барон.

– А у нас на хуторе один дядька собаку Врангелем назвал. – Мишка разгладил фото генерала на столе.

– Можешь ему от моего имени передать, что он дурак… Давай обедать.

– Дед, а это что? – Потапыч с замиранием сердца показал на газыри на фотографии.

– Газыри.

Мирон Петрович подошел к большому черному буфету с резными дверцами. Верхняя часть нависала над нижней и опиралась на толстые витые маленькие ножки, похожие на колонны. В правой части буфета в одну из дверок было вставлено белое матовое стекло. Тонкую трещину в углу стекла дед заклеил белым лейкопластырем.

– Смешное название. А для чего они?

– Порох в них насыпали сначала. А позже для красоты и по традиции оставили.

– Порох?! – У Мишки округлились глаза.

– Что это с тобой? – Дед поставил тарелки на стол. – Будто оса ужалила. Неси поварешку и ложки.

Мальчишка оставался неподвижным и задумчивым.

– Да ты принесешь, неслух, или нет? – Дед легонько хлопнул его между лопаток ладонью. – Я есть хочу. И тащи, что там батька привез. Он уж меня, старика, всегда чем-нибудь вкусненьким балует, дай Бог ему здоровья! Хороший он парень вырос! И меня не забывает, и Верка около него с семьей кормится, и весь хутор работой обеспечил. Не в городе торчит, а в родной станице. И начальство его очень уважает.

Дед перекрестился на старые иконы в углу, то ли помолившись за Мишкиного отца, то ли предварив начало трапезы.

Мишка перевернул фотографию Врангеля и прочел, что девиз рода Врангелей был: «Сломишь, но не согнешь».

– «Сломишь, но не согнешь», – повторил он вслух. – Дед, это как?

– Ну, вроде сильный духом. Вот и батька твой такой точно… Телом люди слабые – сломать можно жизненными испытаниями, голодом, холодом, пытками, но, главное, не упасть духом, не отчаяться, не подчиниться врагу. Погибнуть, но не предать Родину, семью, друзей, не отказаться от веры.

– И он, этот Врангель, – Мишка показал на фотографию, – не предал?

– До конца верным присяге оставался. Умер он вроде в Бельгии, за границей. А не уехал бы – расстреляли. Из него карикатуру в советское время сделали, а он настоящий герой. За Россию в двух войнах сражался, а потом и в третьей, братоубийственной. Кто тут победитель, когда брат на брата с шашкой и винтовкой? Война – это всегда страшно, а когда свои друг на друга идут – и вовсе последнее дело.

Мишка кивнул и принялся за обжигающие щи вприкуску с ароматными перьями лука.

«Значит, порох, – подумал он, покосившись на черкеску Врангеля. – Что с ним сделать можно?»

Мысли роились у него в голове одна занимательнее другой: «Ну, во-первых, петарда, ракета… Во-вторых, можно просто посмотреть, как он гореть будет. А еще есть пуля ружейная – можно и для нее порох приспособить».

– Я картинку возьму? – спросил Мишка.

– Конечно, бери. – Дед заинтересованно взглянул на внука. – Что, батька вчера красовался в черкеске? Он вылитый прадед, тезка его. На коне как влитой сидит!

– Его фотографировали. Он им что-то из джигитовки показывал. Я хотел посмотреть, но он не пустил.

– Я лихо джигитовал. И стоя на седле, и на ходу в обе стороны соскакивал, и лозу рубил шашкой… Особенно удавалось на карьере соскакивать и тут же заскакивать обратно, притянувшись за хвост.

Мишка тронул свои волосы, вспомнив, как отец дернул за вихры, когда он потянул Маргошу за хвост. «А сам небось дергает Горца во время джигитовки», – подумал он с обидой.

Дед вдруг рассмеялся, показав свои, на удивление, крепкие зубы, желтоватые от табака. Только по бокам поблескивали вставные, золотые.

– Мой конь, Малец, кусачий был, зараза! Однажды меня за зад укусил. Я неделю сидеть не мог. Выпороть его надо было, но рука на шельмеца не поднималась. Он со мной с войны вернулся. Знал, что я им дорожу, вот и баловался.

– Дед, а как это – на карьере?

– Это быстрее, чем галоп. Что же это Петька не учит тебя ничему?

– А вот этот Малец, он как воевал? – перевел разговор Мишка, не желающий признаваться, что всех лошадей, кроме Маргоши, побаивается.

– У него была одна забота – скакать быстрее. А когда и пушки тяжелые из грязи вытаскивать приходилось. Не все же людям пупы надрывать. Как он помер, я его стоя похоронил, как боевому коню положено.

– Это ж ты какую яму копал? – изумился Мишка.

– Чем я ему мог еще отплатить за службу? – Дед отвернулся к окну и стал искать что-то в кармане. – Принеси-ка кисет. На тумбочке у меня в спаленке.

Эта комната была действительно «спаленкой» – крошечная. Тут и умещались-то кровать да тумбочка, на которой стоял пустой стакан и лежали кожаный, протертый до дыр очешник и полотняный мешочек с табаком. На стене, поверх небольшого рыжего коврика, висела шашка, а над ковриком – черно-белая фотография в рамке. Молодой дед в длиннополой шинели и в будённовке со звездой держит под уздцы высокого длинноногого коня, темного с белыми пятнами. Мишка знал, что такая масть, когда основной цвет разбавлен белым, называется пегой.

– Дедушка, там у тебя на фотографии – это Малец?

– Он самый. Серебристо-буланый был. На черно-белой карточке не видно. Пегий. Красавец! Ресницы золотистые, длиннющие, как у девушки!

Старик набил трубку табаком и задымил. Мишка с любопытством смотрел, как он выпускает дым клубами.

– Дед, а вот на шашке там буква «Н» – это чье-то имя обозначено?

– Царский вензель. Николай Второй… Погоди-ка, курам я ведь не дал. Закрутился тут с вашим приездом и не покормил их.

Мирон Петрович, оставив дымящуюся трубку на подоконнике, ушел. Мишку словно кто под локоть толкнул: он подбежал к окну и, схватив трубку, затянулся пару раз. Табак был такой едкий, что слезы на глаза навернулись. Рот наполнился горьким противным дымом. Мальчишка закашлялся и не услышал, как вернулся дед, забывший льняную кепку, без которой на двор не выходил.