Город Солнца. Сердце мглы - Евгений Рудашевский Страница 13

Егоров объявил сбор. Двадцатиминутный привал окончился. Нужно было выдвигаться.

– Их же не обривают по-настоящему. – Зои, сняв капюшон, провела ладонью по подросшей щетине волос. – Прячут им причёски под латексом. И головы, как ни крути, получаются чуть больше, а должны, наоборот, уменьшиться. У меня раньше были длинные волосы, а когда я их сбрила, поначалу голова казалась такой маленькой… И под гримом макушки получаются гладкими. А ведь у всех есть неровности. У меня тоже. Хочешь потрогать?

Дима не хотел. Кажется, не слышал её слов. Прятался от боли, делая записи в блокнот, а если делать их было несподручно, уходил в размышления или, как подозревала Зои, позволял себе погрузиться в пустое оцепенение.

Экспедиция тронулась, сзади послышались окрики погонщиков. Три мула уже погибли. Осталось пять, но и те, добравшись до болот, совсем ослабли. Индейцы отчаянно лупили их сплетёнными из коры бичами. Животные молчаливо сносили побои. Зои со слезами следила за мучениями мулов, мысленно умоляя их скорее сдаться и упасть замертво.

На ходу Зои продолжала выглаживать макушку. Давненько не отращивала ёжик. С тех пор как в Ауровиле впервые обрилась наголо. Мечтала о причёске вроде той, что была у Скарлетт Йоханссон в «Призраке в доспехах», но стеснялась отращивать волосы. На темени и висках они росли ломкие и светлые, потому что в детстве Зои их выдёргивала – с того дня, как увидела, что Шахбан делает с её мамой. Была рядом. Держала маму за руку. Кажется, Егорова это забавляло, и он не отгонял Зои. Потом они мучили папу. Зои не плакала. Ни слезинки. И лет до семнадцати ходила с неровными пятнами залысин. Но продолжала дёргать. По три, по четыре волоска каждый день. Скусывала белые крапинки корней, накручивала волосок за волоском на пальцы, пока те, передавленные, не начинали синеть. Боль приглушала другие чувства, убаюкивала.

Зои долгое время ни о чём не спрашивала папу. Когда Сальников привёз её в Ауровиль, молча согласилась на новую жизнь. Так же молча согласилась отпустить Сальникова в Перу, не зная, для чего вдруг Егоров решил его туда отправить, и в последний момент напросилась лететь вместе с ним. Сказала, что, оставшись одна, исчезнет.

– И ты меня больше не увидишь. Никогда.

После ссор, слёз, изматывающих разговоров папа уступил. Теперь они вместе шли «в самое сердце мглы», как ещё в нижнем лагере, незадолго до смерти Корноухова, сказала Лиза. А Зои по-прежнему гадала, что же такого Аркадий Иванович прочитал в дневнике Затрапезного, если даже его обеспеченная жизнь показалась ему пресной. И почему вообще поверил в подлинность строк, написанных и зашифрованных почти три века назад?! А Лиза? В Ауровиле она помогла Максиму и Шмелёвым сбежать от Шахбана, в экспедиции помогала Диме с Аней и Екатериной Васильевной, открыто защищала их перед отцом, но в остальном поддерживала Аркадия Ивановича, не пыталась его остановить… Почему?

Скоробогатов последние два дня ехал на сáмом крепком из оставшихся мулов. Индейцы соорудили ему подобие широкого седла, а над седлом собрали навес из прутьев и банановых листьев, чтобы укрыть Аркадия Ивановича от дождя. Навес раскачивался из стороны в сторону и выглядел до смешного нелепым. Аня с Зои даже нарисовали на Скоробогатова карикатуру, которую, впрочем, тут же, вдоволь насмеявшись, сожгли. Следом шёл мул, гружённый металлическими ящиками, затем другие три мула с общей поклажей и клетками с четырьмя сохранившимися до этого дня курами. Чуть поодаль кандоши несли на руках две плоскодонки. Обе моторные лодки пришлось оставить в предыдущем лагере.

Егоров сам приказал избавиться от лишнего груза. Двое кандоши, братья Тсовинки и Шиники, сбежали. Жаль, Зои только приспособилась их различать. Братья развернулись, когда их никто не видел, сбросили под деревом рюкзаки – то ли не желая и дальше гнуться под их тяжестью, то ли опасаясь обворовывать Скоробогатова, – и пропали. Выслеживать их Илья Абрамович отказался. Хватало других забот.

Позавчера Интап, охотник из агуаруна, попал в ловушку. Круглое отверстие в земле, глубиной с метр и диаметром не больше сорока сантиметров, пряталось под мягким слоем опавших листьев. Из стенок ямы торчали чуть задранные вверх колья. Когда нога Интапа скользнула внутрь, колья разодрали ему икру. Индеец не проронил ни звука. Его долго не могли высвободить – ловушка крепко держала свою жертву, – а когда высвободили, доктор Муньос сразу сказал, что ногу не восстановить.

Индейцы нашли ещё семь ловушек, расставленных на пути экспедиции. Остаток дня и весь следующий день продвигались с опаской, едва покрывая километр в час, и только сегодня вновь ускорились. Интапа Зои больше не видела.

– Отпустили, – сказал ей папа. – Дали мешочек риса, мешочек фасоли, посоветовали не есть их сырыми. И отпустили.

– Жестоко, – вздохнула Зои.

– Он знал, на что идёт.

– А ты?

– Что?

– Ты знал?

Сальников не ответил, а вечером они с Зои и другими членами экспедиции наблюдали, как Шахбан наказывает Макавачи, отвечавшего за носильщиков кандоши. Он не уследил за сбежавшими братьями. Сам признал вину и, стиснув зубы, получил клеймо на левую лопатку. Зои хорошо знала этот металлический прут с насадкой, знала, какие он оставляет отметины, – видела их у папы, у Покачалова, у Артуро. Видела их у себя на левом бедре.

Шахбан трижды прижёг Макавачи, накладывая один отпечаток на другой. Аня, Екатерина Васильевна и большинство метисов с ужасом наблюдали за происходившим. Егоров запретил им отворачиваться или закрывать глаза под страхом такого же наказания. Сказал, что поступает так для их же блага, в надежде удержать их от необдуманных поступков в дальнейшем. Илья Абрамович говорил совсем как Скоробогатов, наверное, повторяя его слова. Остальные кандоши за наказанием Макавачи следили безучастно. Агуаруна посмеивались. Поначалу сдерживали себя, а потом рассмеялись в голос, передразнивая индейца, подражая его движениям и даже принимая позу, в которой он стоял перед Шахбаном. Егоров, Сальников с Баникантхой, Артуро с Раулем и другие, кажется, не ожидали подобной реакции; Скоробогатов остался в палатке и не мог отдать приказаний, поэтому не стали мешать веселившимся. Только молодой Катип, стоя возле Ани, не разделял радости своих родителей и соплеменников.

Когда доктор Муньос взялся обработать ожоги Макавачи, индеец от неожиданности вздрогнул – напугал доктора, который в свою очередь тоже вздрогнул. В ответ со всех сторон грохнул настоящий хохот. Родители Катипа – Титус и Сакеят – рухнули на землю и принялись, словно дети, кататься по ней в корчах, до хрипа надрываясь от смеха. Другие агуаруна – Куньяч и Туяс – упали на колени, хватая воздух, лупили рукой по земле, изредка прерываясь, чтобы взглянуть на помрачневшего Макавачи, и, вдохнув поглубже, продолжали веселиться. Общий смех перекинулся на кандоши, заставил метисов растерянно улыбаться – они не понимали поведения индейцев, однако не могли сопротивляться охватившему их радостному безумию. Покачалов и Егоров ухмылялись. Артуро о чём-то задорно перешёптывался с Раулем. И только Аня с Екатериной Васильевной, бледные, невольно пятились к палатке.