Давно закончилась осада... - Владислав Крапивин Страница 10

— Попривыкали, вот и жили, — отозвался Коля все с той же храброй ноткой.

Он, когда шел сюда, боялся, что будет смущаться, потому что раньше рядом с девочками всегда ощущал себя нескладным и поглупевшим. Но сейчас орудийный выстрел будто стряхнул с него застенчивость.

— Пойдем к нам чай пить! Тетушка приглашает… Потому что я именинник. Ну, то есть я тоже приглашаю…

— Ой… — Она спустила с лавки ноги и взяла себя за плечи. — Не…

— Да отчего же «не»? Вот смешная! Пойдем… Саша!

Она призналась шепотом:

— Я стесняюся…

Он не стал уговаривать и уламывать, как, наверное, полагалось бы: «Да чего же стесняться? Все будет славно, не бойся». Сказал сурово и прямо:

— Экая беда! Постесняешься и привыкнешь. А у нас зато есть к чаю конфекты с лимонным сахаром. Идем! Нельзя долго упираться, ежели в гости зовут.

— В гости надо платье красивое…

Ну, тут она, кажется, хитрила. Платье и так было нарядное. С ярким рисунком из разноцветных колечек, с тройным рядом кружевных оборок на рукавчиках и широком подоле. Может быть, она тайно ждала приглашения?

Коля совсем расхрабрился:

— Ты и так вся красивая! Пошли! — И взял ее за руку. За тонкое запястье (в котором вдруг проклюнулась теплая жилка). Саша мягко освободила руку. И оба смутились. Потом Коля сказал уже с досадою:

— Право же, непонятно, чего ты боишься? Там же твоя мама…

— Ну… тогда я только чоботы надену… — Она выгребла из-под лавки высокие и широкие ботинки без шнуровки, сунула в них ноги. — Идите к двери, я лампу задую.

Коля вышел на порог. Саша тут же появилась рядом. У лестницы он опять взял ее за руку:

— Здесь такие ступени, можно свернуть голову.

Саша засмеялась тихонько (от губ пошли теплые комочки воздуха):

— Да что вы, я здесь каждый камушек знаю. Это я должна вас держать, давайте… — И стало непонятно, кто кого держит. И так добрались до Колиного дома.

Тё-Таня ждала их, конечно, на крыльце. Снаружи спокойная, а внутри (уж Коля-то знал!) полная тихой паники. Наверняка решила, что мортирный выстрел разнес любимого племянника в клочья.

— Наконец-то! Мы ждем, ждем… А тут еще эта ужасная стрельба!

— Это Маркелыч, верхний сосед! Салют устроил!

— Лизавета Марковна объяснила. Но все равно такой страх…

(«Все девчонки одинаковы, даже взрослые…»)

— Заходите… Сашенька, а ты в одном платье! Такой холод…

— Я привычная…

У порога она скинула чоботы и опять стала тихая, присмиревшая. За столом на тетушкины вопросы отвечала шепотом, чай пила из блюдца, которое держала, отодвинув мизинец. Осторожно дула на горячее, вытянув губы трубочкой. На мочках ушей у нее дрожали похожие на божьих коровок сережки. Облитые желтым сахаром длинные конфекты она брала двумя пальчиками и откусывала мелкие кусочки.

Татьяна Фаддеевна вышла из-за стола и сообщила, что в честь именинника следует сыграть торжественную музыку. Села к расшатанной фисгармонии. Этот старинный инструмент вдова Кондратьева вместе с остальной мебелью оставила в полное распоряжение новых жильцов (а сама, получивши деньги вперед, укатила к дочери в Евпаторию). Кстати, было непонятно, откуда и зачем эта фисгармония у неграмотной и далекой от музицирования вдовы…

Тетушка бодро исполнила марш Преображенского полка, а после него мазурку. «Лишь бы не заставила танцевать… Да ведь Саша все равно не умеет!»

Фисгармония посвистывала мехами, старательно выталкивая органные звуки.

Тетушка откинулась на стуле.

— Конечно, это не фортепьяно… Да настоящий инструмент здесь, верно, и не достать.

Лизавета Марковна подперла пальцем подбородок.

— До чего же вы, Татьяна Фаддеевна, ловко играете. Сроду такого не слыхала… А музыка эта попала к Кондратихе, можно сказать, с улицы. Раньше-то струмент стоял, говорят, на Шестом бастионе, у офицеров. А потом на ём французы забавлялися и, ничего, целым оставили, когда уходили. Кондратиха и подобрала, вернувшись с Северной. Заместо комода.

— Неужто во время войны людям было до музыки? — осторожно сказала Татьяна Фаддеевна.

— А чего ж, везде люди живут. И на войне тоже… Как затишье случалось, так и гулянья были. На Малом бульваре, где памятник капитану Казарскому. Бомбы туда почти не долетали. Бывало, что и французские офицеры, которые в плен попались, гуляли с нашими. Когда пленный, он ведь уже не враг… Любезные такие… Ну, а уж перед самыми-то штурмами стало оно не до гуляний…

— Не, маменька, на бастионе стоял не этот инструмент, а пианина. Большая, — вдруг проговорила из-за блюдца Саша. — Отец Кирилл сказывал. Потому бастион и назывался Музыкальный.

— Ну, может, и так. Сейчас уж мало кто помнит, как было в точности. Всякие сказки сказывают. Порой страх такой. Будто по развалинам на Екатерининской чьи-то души в белых рубахах гуляют да водят при луне хороводы…

Коля насторожил уши. Хороводы призраков — это интересно. И не очень страшно, если при лампе, среди людей и в своих стенах. Однако Лизавета Марковна вздохнула и примолкла. И тогда Саша вмешалась в беседу снова:

— Маменька, а ты скажи еще о трех дядьках на конях. Как они старуху искали…

— Ой, да выдумки это. Мало ли чего болтают…

— Ну и пусть выдумки! Зато интересно! — оживился Коля.

— Ну, если интересно… Сказывают, будто в самом начале, когда только первые ихние корабли показались у наших берегов, к одному часовому подошла на закате женщина. Сгорбленная, в лохмотьях. Часовой-то стоял недалече от здешних мест, в карантине у колодца… Подошла и просит: «Спрячь меня, солдатик, где-нибудь, ищут меня недобрые люди…» — «Да где же я тебя спрячу, места нет подходящего, пусто кругом…» — «Ну, так я сама спрячусь, ты только меня не выдавай тем, кто прискачут на конях. Пускай хоть смертью грозят, не выдавай, родимый…» Он и обещал… Скоро и правда прискакали три всадника: первый весь в черном, за ним — в красном, а после всех — в белой одежде. И все с оружием. Подступили к часовому, саблями грозят: сказывай, где старая женщина! А он отрекся накрепко: никого, мол, не видал, не слыхал. Те, видать, поверили. Пригрозили еще на всякий случай, да и ускакали, будто растаяли. А как не стало их, старуха явилась опять и говорит солдатику. Это, мол, не просто люди на конях, а приметы. Черный предвещает, что город весь превратится в развалины; красный — что будет здесь великое кровопролитие и пожары; а белый означает, что, когда все беды кончатся, станет город краше прежнего… Ох, да когда только наступит это времечко? Осада кончилась давным-давно, а все живем на пепелище…

— А кто была эта женщина? — с некоторой опаской спросил Коля.

— Кто же ее знает? Может, просто гадалка какая-то, а может, судьба наша горькая…