Кроваво-красная текила - Рик Риордан Страница 97

Блестящие рыжие волосы удерживала широкая черная лента из шелка. Открытую шею Лилиан украшало жемчужное ожерелье матери, которое Анжела Кембридж надевала в тот вечер, когда Дэн получил пулю. Без последней детали я вполне мог бы обойтись.

За неделю Лилиан пришла в себя, и к ней вернулся нормальный цвет лица. Из-за летнего загара веснушки на плечах, груди и лице стали особенно заметны. Обнаженные ноги выглядели превосходно.

Я не мог бы объяснить, как мне это удалось определить, бросив на нее всего один взгляд, но я знал, что всю последнюю неделю Лилиан плакала, устраивала истерики и била посуду. Нет, ее глаза не были красными, она не выглядела потрясенной или расстроенной, но что-то в ней говорило о пережитом наводнении. Черты лица стали жестче, определеннее, словно все лишнее смыл могучий поток.

Двери лифта открылись на втором этаже, и мы зашагали по стрелочкам в сторону ортопедического отделения по освещенному лампами дневного света коридору, по которому скользили кресла на колесиках и тележки с едой. В конце коридора находилась палата, перед ней стоял охранник.

Пока мы шли по коридору, Лилиан сжала мою ладонь.

— Спасибо, что согласился пойти со мной.

Я ответил на пожатие и отпустил ее руку.

— Тебе еще предстоит выполнить свою часть сделки.

Лилиан сумела улыбнуться.

— Смешно. Я нервничаю из-за Дэна. Ты же не думаешь…

Она не договорила до конца.

Охранник сразу согласился нас пропустить. Внутри лежал Дэн Шефф, и его палата больше напоминала площадку, где снимают рекламу весны. Благодаря раздвинутым занавескам, яркие лучи техасского солнца сияли на белых стенах и идеально чистом полу, выложенном плитками. На подоконнике стояли вазы с цветами всех видов. Встроенный в кровать проигрыватель исполнял Вивальди, Моцарта, или нечто столь же энергичное — я точно знаю, что не Хопкинса. [201]Ароматы цветов и одеколона «Поло» с легкостью перебивали больничные запахи. Все на постели Дэна было белым и чистым — пижама, простыни, толстые марлевые повязки на правой руке и правой ноге. Даже иголки для внутривенных инъекций казались недавно отполированными.

Однако Дэн выглядел не так хорошо, как его палата — бледное, опухшее лицо, вокруг глаз появились морщины — сказывались долгие часы, проведенные в постели, и постоянная боль. Волосы Дэна напоминали крылья канарейки. Его взгляд сфокусировался на нас с таким трудом, что я понял — ему дают сильные успокаивающие средства.

Тем не менее он встретил нас искренней и дружелюбной улыбкой.

— Привет, Лилиан, Трес. Пришли посмотреть на мое «Пурпурное сердце»? [202]

Он не шутил. Кто-то принес ему старую медаль «Пурпурное сердце» в специальной коробочке и положил на тумбочку рядом с вазой с маргаритками.

Я подошел к кровати и пожал его здоровую руку. Лилиан остановилась с другой стороны. Я наклонился, чтобы посмотреть на боевую медаль.

— Твоего отца?

Дэн сонно улыбнулся.

— Мама попросила одного из моих кузенов отнести ее мне. Наверное, хотела напомнить о моем прошлом и о том, кому я должен сохранять верность.

— Или это предложение о перемирии, — предположил я.

По его лицу промелькнули раздражение и гнев, и он стал похож на того Дэна Шеффа, которого я знал. Впрочем, он почти сразу расслабился; возможно, действовали лекарства, помогавшие ему сохранять спокойствие и умиротворение. Если так, я бы хотел, чтобы он одолжил мне хотя бы чуть-чуть на остаток сегодняшнего дня.

— Предложение о перемирии, едва ли. — Мое предположение позабавило Дэна.

Потом Дэн рассказал нам о своем состоянии, но я не услышал в его словах горечи. Местные хирурги извлекли раздробленные кости из руки, зашили дыру на ноге и сообщили, что ему еще очень повезло, если учесть, сколько крови он потерял. Семейный врач Шеффов договорился о его переводе в Северо-восточную баптистскую больницу для восстановления и ежедневного коктейля из антибиотиков. Через неделю Дэну предстояла очередная операция, после чего его на несколько недель отправят в реабилитационный центр в Уорм-Спрингс, там он будет учиться ходить на костылях и пользоваться правой рукой, на которой ему сумели сохранить только два пальца. Примерно в середине рассказа Дэн протянул левую руку и нажал на кнопку, чтобы получить очередную порцию морфия.

Пока Дэн говорил, лицо Лилиан несколько раз меняло выражение. Оно было сосредоточенным и встревоженным, как у жонглера, подбрасывающего новый нож каждые пятнадцать секунд. Лилиан все силы тратила, чтобы сохранить контроль над процессом, все остальное уже значения не имело.

— Я не знаю, с чего начать свои извинения, — наконец сказала она.

Дэн покачал головой.

— Может быть, начать следует мне. Я должен вам рассказать, что сегодня утром ко мне приходил окружной прокурор. Я намерен сотрудничать с властями.

Лицо Лилиан оставалось сосредоточенным — она поменяла внутренний ритм, — в воздухе появился новый нож.

— Ты принял правильное решение.

— Я должен попытаться спасти хотя бы часть компании, — объяснил Дэн. — Если я сумею добиться результата, заключив сделку…

— Все правильно, Дэн.

Лилиан сказала это убежденно, словно радовалась принятому им решению. С той же убежденностью она говорила, что не станет подавать в суд на тех, кто ее похитил, и давать показания против родителей. Она даже помогла матери найти хорошего адвоката.

Наверное, Дэн спрашивал себя о том же, что и я. Лилиан быстро оглядела нас обоих, мне показалось, что она услышала не произнесенные нами вопросы, и поджала губы. Когда она вновь заговорила, то обращалась к бутылочке для внутривенных инъекций.

— У меня было десять лет, — сказала она. — Первые два или три года я разрывалась на части из-за смены настроений и истерик — не знала, презирать родителей, которые поставили меня в такое положение, или ненавидеть за то, что они оказались не настолько хорошими людьми, как мне казалось, чувствовать вину из-за того, что я все еще их любила, или бояться — ведь мой отец оказался чудовищем. Бо… — Тут она замолчала, и ей потребовалось несколько мгновений, чтобы взять себя в руки.

— На самом деле тогда Бо мне очень помог. Я сумела построить стены. Чтобы не сойти с ума, мне пришлось научиться одновременно любить родителей и презирать их. — Она бросила на меня быстрый взгляд. — Ты меня понимаешь, Трес? В течение многих лет я мысленно была их защитником и прокурором. Постепенно внутренние противоречия исчезли. Я знала, что они виновны; я рада, что их будут судить. Но я испытываю огромное облегчение из-за того, что отныне это будет делать кто-то другой. Теперь я могу обрести целостность, ведь одна моя половина уже давно их простила.