Anamnesis vitae. Двадцать дней и вся жизнь - Татьяна Шарпарь Страница 93

– Ага, а в магазин мне можно? – Зачем?

– За продуктами.

– Дома полный обед, так что в магазин тебе совсем не нужно.

– Ко мне сегодня гость должен прийти, чего-нибудь вкусненького бы купить.

– Что за гость?

– Ну, ты его не знаешь, это мой сосед из детства. – Откуда он взялся?

– Учится на курсах повышения квалификации.

– Когда он появится?

– Ну, мы конкретно не договорились. После учебы, наверное, около трех.

– Ладно, к трем я кого-нибудь пришлю.

– Алексей, да это просто Виктор Бабинцев, он тоже врач, я его двести лет знаю, он не шпион и не фашистский захватчик.

Это она сказала вслух, а сама подумала: «Господи, что я несу? Какой захватчик? Что за чушь?» На том конце эфира молчали. Все, кранты, теперь меня отправят на нелегальное положение.

– Я сказал, к трем кого-нибудь пришлю.

В трубке тоскливо запикало. Настроение, и без того не очень радужное, совсем испортилось. За что ей это? Кому надо ее убивать? Для чего ее охранять? И вообще, лучше бы она безнадежно флиртовала с Иваном Горчаковым, и неуспех (не будет же он обращать внимание на Наталью при наличии рядом такой красавицы) был бы единственной неприятностью этой весны.

В квартире царил полумрак – гардины были задернуты, плотные шторы, которые обычно ниспадали по бокам красивыми складками, были расправлены и полностью закрывали оконные проемы. И что теперь делать? На варочной поверхности стояла кастрюля с борщом, в холодильнике обнаружилось глубокое блюдо, в котором один к одному плотно были уложены блинчики с мясом. Тут же стояла банка сметаны. На столе в салатнице обнаружился какой-то мясной салат, напротив ее стула стояли тарелка, стакан для сока и сам сок в кувшине. Все было красиво и настолько аппетитно, что Наталья, воровато оглядываясь, схватила вилку и зачерпнула салат прямо из общего блюда. Вкусно! Собственно, почему общего? Она сейчас одна и может делать, что хочет. Вот возьмет и съест это великолепие прямо из салатницы. И тарелку не надо будет мыть. А потом она примет душ и – о чудо! – ляжет спать. Днем!

Алексей представлял, как Наталья обнаружит обед, а еще потом и завтрак, как будет есть за накрытым уже столом, как сварит кофе и, не торопясь и смакуя, выпьет чашку, поглядывая на экран телевизора. Вчера вечером он пришел в ее квартиру как к себе домой. Было уже за полночь. Он чувствовал себя странно бодрым. За день было столько всего, что он просто не мог уснуть. Очень хотелось ей позвонить, но он не стал. Вот скоро все разрешится, тогда он ей будет звонить, когда захочет. А пока он соорудит какой-нибудь обедец, чтобы она могла отдохнуть и выспаться после суточной смены.

В ноуте Петра Фомина они с Мишей накопали кучу информации, теперь надо это все осмыслить. Интересно, как работал следователь Терехин, если, имея целый штат сотрудников, не собрал и десятой доли того, что нарыл один-единственный участковый Петр Петрович Фомин. Та самая нужная папка называлась «Школа». Почему «Школа», а не, скажем, «Ювелир»? Они с Мишей открыли ее одной из последних именно из-за названия. Как заговорщики, они сидели в закрытом кабинете с отключенным городским телефоном и читали вдвоем, сначала с экрана компьютера, а потом догадались распечатать текст и стали читать каждый свой кусок, обмениваясь мнениями и удивляясь, как такое может быть. В сухом остатке выходило, что в корпорации «Ювелирхолдинг» за последние полтора года до смерти Петра Горчакова бесследно исчезло около полутора миллионов долларов. Как они пропали, кто их «прихватизировал», было не ясно. Ясно было только одно: искать надо среди топ-менеджеров корпорации. И вовсе Наталья тут ни при чем, хотя… И еще, конечно, надо разобраться, как попал отпечаток пальца Ландыш Юсуповны на «жучок» в квартире Ивана. Кстати, где сам Иван? Договорились, что утром он позвонит и расскажет, как прошел вчерашний вечер, и что он намеревается делать сегодня.

А Иван встал около шести, принял душ, быстро оделся, выпил чашку кофе с каким-то пирожком, который обнаружил в холодильнике, и уехал, в сопровождении джипа охраны, разумеется, на дачу. Видимо, давешняя Маша должна приходить позже, а завтрак должен быть только свежайшим, поэтому в его холодильнике и нет ничего съедобного. Того и гляди, он отучится себя обслуживать.

Было странно думать, что на даче он никого не встретит. Не выйдет к воротам тетя Аня, с любимым котом Алмазиком на руках, дядя Петя не будет обнимать его в нижней гостиной. Нет никого, кому его приезд доставил бы радость. Иван знал каждый закуток обширного, отчасти заросшего лесом, участка. Родители приезжали туда каждую неделю, да и он, будучи в нежном возрасте, с удовольствием посещал и этот уголок леса, и сад, взлелеянный умелыми руками деда. После его смерти дача формально досталась младшему сыну Петру, но Илья Иванович и его семья по-прежнему занимали три комнаты на втором этаже и с удовольствием проводили на природе выходные.

Ехали почему-то долго: на дороге то и дело образовывались пробки. Охранники нервничали. Накануне не было ни слова сказано о поездке за город, поэтому сегодня утром был аврал, и кто-то не успел позавтракать, а Михаил вообще явился в джинсах – рабочий костюм оказался в химчистке, и получать его он должен был сегодня только после обеда. Да еще объект ведет себя странно: молчит, смотрит в окно, с документами не работает, по телефону переговоры не ведет, едет и все.

Иван ехал и думал. Размышления были вялыми, какими-то ватными, то и дело он терял нить мысли, поэтому и думалось скучно, и вообще, думать ни о чем не хотелось. Просто ехал и ехал. Хотя мысли, конечно, прыгали вокруг Ландышки. За что она его так? Сказала бы сразу, что ничего не будет, в смысле, никакой свадьбы и никакой долгой совместной жизни, он бы и не заморачивался. Сейчас бы, наверное, ухаживал изо всех сил за другой барышней. А то все время думает о ней, Ландышке. Что он сделал не так? Не уделял внимания? Уделял. Не дарил подарков? Дарил. Не любил? Сначала любил, причем с ума сходил, скучал, томился, звонил. Правда, в последнее время и не скучал, и не томился, и не звонил. Но, как честный человек, собирался жениться, и женился бы, если бы не все эти события вокруг его собственной особы. «Жучки» в квартире, конечно, наставила она. Больше некому. Яд в бутылки налила Лидка, практически сама призналась. Эта-то с какого боку тут? Зачем ей его травить? Он же всегда к ней относился хорошо: тоже подарки, правда, рангом ниже, чем Ландышке, но по Лидкиному уровню очень даже ничего. Лекарства опять же ее матери, тоже дорогие и, главное, не подделки какие-нибудь. Чем он перед ней провинился? Тем, что не стал ее любовником? Так это просто смешно.

Давным-давно, ему было лет двадцать, они оказались одни в пустой квартире. Она пришла к нему за какой-то безделицей: то ли за книгой по искусству, то ли за словарем, в общем, он уже не помнил. И почти с порога начала его «клеить», то есть намеренно открывать и без того оголенные коленки, облизывать губы розовым язычком, как-то «со значением» выпячивать грудь. Он, конечно, был еще совсем желторотиком, но суть ужимок сразу раскусил и, отводя ее руку, потянувшуюся к его волосам, тихонько сказал: