Немецкий детектив - Вернер Тельке Страница 82

Но в ту минуту, когда приступ слабости достиг своей вершины, он вдруг сразу осознал, как постыдно и по-женски он себя ведет. Устыдившись, вскочил и смыл следы. Почему он так чувствителен, так труслив и немощен? Отчего он таков? Из тысяч возможных путей выбрал самый худший. Он мужчина только с виду, он боится жить, днем и ночью дрожит от страха, жаждет вернуться в детство или юность, когда другие заботились о нем и расчищали ему путь. Его терзает миллион опасений и сомнений, и мир вокруг — как темный лес, в котором человек может заблудиться на каждом шагу. Он был счастлив только в юности, взрослый из него не получился. Он это всегда знал. Перепробовал все, чтобы измениться, чтобы стать мужчиной, каким хотел быть, и все без толку. Налет на банк — вот была титаническая попытка освободиться. И напрасно.

Или нет?

Пройдя в кухню, он налил себе двойную порцию коньяку. Сморщившись, принюхался и, закрыв глаза, опрокинул в себя. Застонал, ибо алкоголя почти не переносил, но ожог в горле и внезапное тепло в судорожно сжавшемся желудке наполнили его неожиданной энергией. Правила пока что устанавливает он. Это мы еще посмотрим!

С чуть дрожащими коленями он вошел в кабинет и упал в роскошное кожаное вращающееся кресло. Разыскал в телефонной книге номер отеля «Хилтон», с отчаянной решимостью набрал его и, услышав приятный женский голос, попросил соединить с дядюшкой.

— Сожалею, но мистер Шеффи как раз говорит по телефону…

— Я подожду.

Томашевский поигрывал ножом для бумаги, который индийский умелец мастерски выточил из слоновой кости. Подарок Сузанны на день рождения, году в 1959-м или 1960-м. Сузанна, Сузи… Она никогда не верила, что он может перешагнуть через собственную тень. С первого дня брака не считала его равным себе, постоянно давала понять, что он некрасив, неинтеллигентен и вообще не мужчина.

Никогда он не мог ублажить ее чаще, чем раз за ночь, и то не всегда. Она над ним насмехалась, заставляла есть яйца, салат из шпината и принимать возбуждающие средства. Отучила его пить и курить, прекратила походы на футбол, запретила раз в неделю играть в стрелки с сотрудниками. Хоть он был толстый и бесформенный, втискивала его в слишком узкие парижские костюмы, настаивала, чтобы он делал небрежную прическу, постаралась убрать из дому его мать и запретила возиться с огромным макетом железной дороги, считая это детским пристрастием. Словом, сделала из него марионетку. Но он все еще любил ее и желал, чтобы она вернулась. Прекрасно видя все противоречия, он никогда не мог набраться сил заново устроить жизнь. Налет на банк и время, прошедшее после него, все-таки его изменили. Теперь все должно измениться к лучшему.

— Шеффи слушает.

— Доброе утро, дядя Джон, это Ханс Иоахим…

— А, как дела?

— Спасибо, нормально, а у тебя?

— И у меня тоже.

— Мы сегодня увидимся? Ты зайдешь ко мне в контору?

— Ну конечно. У тебя ничего не изменилось?

— Нет-нет! — Томашевский старался говорить самым просительным тоном.— Я хотел только попросить тебя, если можно, принести деньги наличными — сорок банкнот по тысяче марок, если можно…— Ну наконец-то он с этим справился.

— Почему это?

— Мне сегодня нужно уплатить долги, и…— Томашевский невольно затаил дыхание; сердце его бешено колотилось. Если старик не принесет деньги, весь план пойдет прахом. И добыча не поможет. Ведь ему нужно как-то объяснить ведущим сотрудникам фирмы, откуда взялись деньги, а без помощи Джона это не сделать. Если дядюшка заявится с чеком, все пропало. Причем должен он прийти с папкой, достаточно большой для того, чтобы в нее вместилось сто тридцать тысяч марок. Да, конечно, лучше бы он принес деньги наличными. У бухгалтера Паннике и так собачий нюх.

— Не могу же я разгуливать по городу с сорока тысячами в кармане,— недовольно заметил Шеффи.

Томашевский сразу вспотел.

— Постарайся понять,— поднажал он,— если дашь мне чек, его придется предъявить в банк. А уже нет банка, которому я не был бы должен.— Это было неправдой, но неплохим аргументом.— Кроме того, мы в Берлине, а не в…— Он едва не сказал, что не в Чикаго, но проглотил последнее слово, чтобы не задеть чувствительного новоамериканца.

— Ну ладно,— буркнул наконец Шеффи.— Если ты так настаиваешь… Тогда до встречи!

— До встречи! И спасибо тебе! Я уже жду. Пока! — Томашевский с огромным облегчением бросил трубку. Ну вот, кажется, все получается. Он даже присвистнул, охваченный чувством, что сможет теперь все на свете.

Умылся, прошелся по щекам электробритвой, оделся и позавтракал. Принявшись за яйцо, подумал, что утренние газеты уже должны прийти. Встав, пересек запущенный палисадник. Когда-то, во времена Сузанны, он был идеально ухоженным, соседи до сих пор вспоминали о вечеринках, которые она здесь устраивала.

Дрожа от возбуждения, он вытащил сложенную газету из ящика и развернул ее на странице городских новостей. Быстро пробежал глазами репортаж о налете на банк — о своем налете! Его даже удивило, что нигде не нашел своего имени,— это казалось нелогичным, какой-то ошибкой.

Фойерхана, слава Богу, еще не опознали… Но, собственно, это ничего не меняло; даже знай они, кто похищенный, немало придется повозиться. Уже лет десять они не встречались… И банковский кассир еще жив. Хотя и пишут, что он в смертельной опасности, но… Ну как-нибудь выживет. Обязательно выживет — иначе и быть не может. Томашевский даже не допускал, что станет убийцей, он, такой чувствительный и тихий человек. Господь свидетель, тогда с Йен-сом была не его вина… Бессмысленно полистав газету, он остановился, наткнувшись на собственное объявление.

Современные берлинцы высоко ценят мебель фирмы ГТ. Рациональная конструкция, выгодные закупки по оптовым ценам и точный расчет позволяют предложить вам товар по необычайно низким ценам. Например, удобный, всегда модный трехстворчатый резной шкаф в старонемецком стиле стоит всего 1099 марок. А потому: МЕБЕЛЬ ОТ ГТ? ПРЕКРАСНАЯ ИДЕЯ!

Взгляд его вновь остановился на фотографии, запечатлевшей филиал банка в окружении густой толпы. И тут он вспомнил про свои чертежи. Вскочил, кинулся в кабинет, вытащил из письменного стола серо-зеленую папку. И замер. Уже многие годы он клал папку в ящик замком назад. Теперь же замок сразу бросился ему в глаза. Кто-то копался в письменном столе? Он подергал блестящий хромированный замок — слава богу, папка все еще заперта. Открыв замок, извлек оба чертежа места преступления. Он понемногу начал успокаиваться. Наверное, в нервном напряжении перед налетом проложил папку не той стороной. Вполне понятно.

Теперь он пошел в ванную, поджег оба листка от зажигалки, а пепел смыл душем.

Потом еще раз причесался, капнул на рубашку одеколоном и поехал в свой офис на Фридрихштрассе.

Около десяти поставил свой вишневый «дипломат» во дворе безнадежно запущенного здания своей фирмы. Его фасад покрывала белая плитка, межэтажные карнизы были украшены зелеными орнаментами. Тут и там кафель отвалился, и никто его не ремонтировал. Медленный и скрипучий наружный лифт доходил только до четвертого этажа, который в прошлом году сдали в аренду мастерской печатей. Тут пахло деревом и морилкой. И отовсюду так и тянуло упадком.