Дом обреченных - Барбара Вуд Страница 8

Кресло во главе стола оставалось свободным, хотя прибор перед ним стоял, первые два места с обеих сторон были заняты наконец дядей Генри и Теодором, очевидно, это были их постоянные места. Тетя Анна сидела рядом со своим мужем, Марта — напротив. Я заняла место справа от Анны, в то время как Колин сел напротив меня, рядом со своей сестрой. Оставалось место без прибора с другого конца, между мной и Колином. Два кресла по краям стола, предположила я, должны принадлежать старейшим из клана — бабушке Абигайль и двоюродной бабушке Сильвии, и я с нетерпением ожидала появления последней.

Прежде чем я заняла свое место, подошел дядя Генри и заключил меня в объятия.

— Зайка, — пробормотал он, — как хорошо, что ты вернулась. В следующий раз не убегай снова так быстро.

Я хотела взглянуть в его лицо, но он не дал мне такой возможности, поспешив занять свое место. Я знала, что дядя Генри должен быть очень похож на моего отца, и мне необходимо было взглянуть на него. Как и все остальные, за исключением Марты, этот человек не пробудил никаких воспоминаний.

Мы все мило улыбались друг другу над цветами и горящими свечами, но, развернув свою льняную салфетку и пригубив вино, я почувствовала, что большая часть беззаботности была наигранной. Стремясь оправдать это, я говорила себе, что я действительно чужая для этих людей, и им потребуется время, чтобы принять меня как одного из членов их семьи. Назойливую мысль, что дискомфорт может быть вызван чем-то еще (я не знала, чем), я поспешно отправила на дно своего сознания.

Две служанки начали разносить еду — чашки с густым супом, горы хлеба и масла, блюда с дымящимися мясными пирогами и пряными подливками, с овощами, выращенными в собственном саду. Мы ели в молчании, все. Как я предполагала, это была обычная семейная практика. Время от времени я ловила на себе взгляд Колина — снова этот изучающий взгляд, понимая, что он был зол на меня за те первые слова, сказанные ему в библиотеке. Порой мне через стол улыбалась Марта, но и она тоже скрывала свои чувства. С Мартой у меня не было той неловкости, которую я чувствовала с остальными, наоборот, моя тихая кузина бросала на меня взгляды, полные грусти и жалости. Жалости о чем?

За вкусным пудингом напряжение немного ослабло, и мои родственники начали разговаривать. Молчание нарушил дядя Генри.

— Кажется, американцам все трудней уживаться между собой. Интересно, сколько еще это продлится, прежде чем разразится гражданская война.

— Это все из-за рабовладения, отец, — ответил Теодор. Да ведь парламентский закон отменил его в наших колониях с тридцать третьего года. Это ужасно нецивилизованно с их стороны — не следовать нашему предупреждению, в конечном итоге.

— Черт возьми, парень! — отвечал дядя Генри. — Меня не рабы волнуют, а хлопок. Если американцы развяжут войну, доставка нам хлопка окажется под угрозой.

Я прислушивалась к этому с интересом, вспомнив упоминание Тео о текстильной фабрике в Манчестере. Так вот как Пембертоны создали свое великое богатство? Это, должно быть, вещи общеизвестные, а я ничего об этом не знаю.

— Все зависит от того, что предпочтут Северная и Южная Каролина — этику или выгоду.

— А кто будет собирать хлопок, если рабы станут свободными? Мы здесь не говорим о морали, Тео. Это экономика. Практически вся промышленность южных штатов основана на рабстве. Если они откажутся от него, их экономика придет в упадок. Цены на хлопок взлетят до небес. Каждый бизнесмен знает, ты не сможешь платить за труд и получать хорошую прибыль.

— Но когда одиннадцать лет назад был принят закон о десятичасовом рабочем дне…

Пока отец с сыном спорили над своим пудингом, я краем глаза наблюдала за Колином. Пару раз он открывал рот, чтобы заговорить, но потом менял свое намерение. И когда дядя Генри и Тео обсуждали семейный бизнес — производство хлопчатобумажных тканей, я спрашивала себя, какое место во всем этом занимает Колин. Его лицо было скрыто сумраком, хотя его жесты стали немного более резкими.

Шло время, и я начала проявлять нетерпение. Невозможно было заговорить прямо сейчас, когда шел этот разговор, эта дискуссия о семейных делах. Было ли это знаком того, что меня приняли в семью? Или эти напряженные дебаты были только способом игнорировать мое присутствие? Такому объяснению я была более склонна верить.

Ужин был восхитителен, вина — превосходны, а обстановка — чрезвычайно элегантна. Лишь общество не соответствовало моим ожиданиям. Но, собственно, чего я ожидала? На что похоже возвращение в семью после двадцати лет разлуки? Есть высказывание: «Нельзя вернуться домой снова» — и, боюсь, я начинала осознавать справедливость этого. Что бы я ни воображала себе, трясясь в поезде и фантазируя о «возвращении домой», это оказалось не так. Не было ли это очень наивным заблуждением с моей стороны?

Затем я внезапно вспомнила, что побудило меня вернуться в Пембертон Херст — письмо тети Сильвии. Возможно, мне никогда не хватило бы смелости приехать сюда, и я удовлетворилась бы тем, что продолжала бы жить, выйдя замуж за Эдварда, никогда даже не увидев вновь свою семью, если б не это письмо. Прочитав теплые прекрасные слова о том, что они нашли нас в Лондоне, скучают по нас и очень хотят, чтобы мы с матерью вернулись, прочитав все это, я вообразила, что вся семья ждет меня. На самом деле было ясно, что мои родственники вообще ничего не знают о письме.

Я перевела взгляд на пустое кресло с прибором перед ним, и мне захотелось увидеть мою двоюродную бабушку.

Я откашлялась и сказала:

— Простите, но нельзя ли мне сейчас пойти повидать тетю Сильвию?

Тетя Анна дернула головой. Остальные внезапно смолкли. И по выражению их лиц я поняла, что сказала что-то ужасно глупое.

— О, Лейла, милая, — сказала Марта через стол. В ее глазах снова была эта жалость, это мучительное сочувствие. — Разве тебе никто не сказал?

По моей спине пробежал холодок.

— Не сказал чего?

— Про тетю Сильвию. Она умерла две недели назад.