Дом обреченных - Барбара Вуд Страница 7

Кузен Теодор выглядел примерно лет на сорок, это означало, что тогда ему должно было быть около двадцати. Возможно, ему было восемнадцать или девятнадцать, когда мы с мамой уехали. Казалось бы логичным, что он должен был в то время играть значительную роль в моей жизни, однако я не могла его вспомнить. Многие черты его лица очень напоминали мои, и только слегка выпуклые глаза были такими же, как у тети Анны.

Я была рада вновь оказаться среди моих кровных родственников и страстно желала быть принятой в круг семьи. Но в то время, когда мы пили вино с кузеном Тео в библиотеке, я не знала, что же такое случилось прежде, чем я покинула Херст двадцать лет назад, из-за чего странные родственники не желали вновь видеть меня здесь. Насколько я знала, мы с матушкой уехали после смерти моего отца и брата и больше не вернулись. Я так и не узнала причину столь внезапного отъезда, только видела, что моя мать была убита горем. И я никогда ее об этом не спрашивала, поскольку знала, что у нее должны были быть свои причины избегать этого дома. Даже теперь, улыбаясь Тео и нежась у огня, мне не хотелось углубляться в это темное прошлое, которое уже давно похоронено. Все, чего я желала, это обрести семью. Тогда я могла бы продолжать свою жизнь, чувствуя ее наполненной.

Но, однако, скоро должно было прийти время, когда я начну ворошить прошлое и события, которые привели к отъезду моей матери из Херста.

— Здание Палаты общин уже достроено?

— Да, полностью, только башня еще не завершена. Колокол треснул во время испытания. Кажется, его решили назвать Большим Беном.

— Большим Беном, вот как? Очень оригинально. Я был в Лондоне шесть лет назад и торжественно поклялся больше никогда туда не возвращаться. Мои путешествия доводили меня до Манчестера — там у нас текстильная фабрика, но это и все. Да, мы, Пембертоны, совсем не путешественники.

Я посмотрела по сторонам и подумала: «Имея такой дом, как этот, кто захотел бы уехать отсюда?»

— Я догадываюсь, вы жаждете встретиться с бабушкой, но придется подождать до завтра. Она неважно себя чувствует в последнее время. Тяжелая простуда. Кстати, вы никогда не страдали головными болями?

— Нет, нисколько. А в чем дело?

— Так что вы увидитесь с ней завтра, если она почувствует себя лучше. Новость о вашем приезде совершенно выбила бабушку из колеи.

«Бабушка» было сказано с явным благоговением, словно она являлась неким священным патриархом.

— Ну, вообще-то мне больше хотелось бы повидаться с тетей Сильвией.

— Что? — он был явно изумлен.

— Да, конечно, ведь она… — я собиралась упомянуть о письме, но передумала, — та, кого я запомнила лучше всего. — Что не было абсолютной ложью, поскольку до получения письма я даже не знала никого из Пембертонов по имени.

— Как странно, что вы хотите увидеться с тетей Сильвией.

— Почему?

Прежде чем он ответил, в комнату вошла третья персона, некто, застывший на пороге, словно ожидая, когда его пригласят войти. Увидев, что взгляд Теодора скользнул к двери, я непроизвольно обернулась. На мгновение в моем мозгу вспыхнуло воспоминание. Я увидела лицо девочки, очень красивой, с алыми лентами в волосах. И она была в восхитительном платье цвета лаванды. Мои глаза распахнулись от изумления, я медленно поднялась на ноги, едва не пролив вино, и услышала собственный шепот: «Марта».

Но это была не маленькая девочка в атласе цвета лаванды. Женщина, которая шла мне навстречу, протягивая руки, выглядела старше меня, не менее тридцати лет, и одета в роскошное вечернее платье розовой парчи с розовыми бутонами, обрамляющими декольте. Ее талия была туго затянута, в то время как кринолин необъятен и широк. Когда она шла, я мельком увидела очень изящные атласные туфельки, они были без каблуков, и молочно-белые чулки. Ее волосы, как у модели из парижского журнала, были уложены в высокий узел, с локонами над ушами. В одной руке она несла средних размеров саквояж с фиалками, вытканными на жемчужно-белом фоне. Оттуда торчало несколько вязальных спиц. На меня пахнуло приятным ароматом, когда она взяла мою ладонь в свои.

— Здравствуйте, Лейла. Добро пожаловать домой!

Среди всех моих родственников она была единственной, в чьих словах прозвучала искренность.

Образ маленькой девочки поблек, я видела перед собой красивую женщину и была сейчас благодарна ей за две вещи: за искреннее теплое приветствие и за то, что она пробудила мое самое первое воспоминание о Пембертон Херсте.

— Спасибо, Марта.

— Сожалею о вашей матушке. Давно это случилось?

— Два месяца назад.

— Я помню, она была очень милой. Как вы на нее похожи. Но вы похожи и на вашего отца. Дядя Роберт был тоже очень красив. Ваше лицо — наполовину его, наполовину тети Дженни.

Если бы я не контролировала себя, слезы брызнули бы из моих глаз. Это был первый определенный кусок информации, который я получила о своем отце. Я никогда не знала, как он выглядел.

— Нам надо о многом поговорить, Лейла, так многое вспомнить о…

— Не так поспешно, Марта, дорогая, — прервал ее Теодор, — иногда воспоминания лучше оставить невысказанными.

На короткий миг ее лицо омрачилось, затем тень ушла, и она снова открыто улыбнулась: — Конечно, Лейле не интересно ворошить прошлое. Что ушло, то ушло. Мы будем говорить о нынешних временах и последних модах. Знаете, говорят, в следующем году кринолины станут плоскими спереди. Что вы об этом думаете, Лейла?

Нелепость внезапной перемены темы вызвала у меня удивление. Я вернулась в дом, где родилась, после двадцатилетнего отсутствия, после смерти матери и изнурительной дороги, не для того, чтобы обсуждать фасоны дамских юбок!

— О, я совершенно с вами согласна, — продолжала она, после того как я ничего не ответила. — Сложно вообразить себе полукринолин спустя столько лет!

Это все Тео, я это ясно видела. Его глаза следили за ней, как глаза коршуна, ловя каждое ее слово. Я догадывалась, что Марта станет новым разочарованием, четвертым по счету. Пятым, если считать Гертруду.

Оставались еще дядя Генри, бабушка и тетя Сильвия. И если Генри Пембертон окажется похожим на свою жену и сына, то мне ожидать нечего. И поскольку я не возлагала больших надежд на мою восьмидесятилетнюю, возможно, одряхлевшую бабушку, это означало, что моей последней надеждой на искренний теплый прием оставалась тетя Сильвия. Кроме того, именно она прислала то письмо, которое привело меня сюда.

— Уже почти восемь, — заметил Теодор, — леди, вы позволите мне проводить вас в столовую?

Колин и тетя Анна уже были здесь, они тихо беседовали у камина, а от стола исходил блеск и сияние. То, что Пембертоны придавали большое значение комфорту, удобству и уюту, было очевидно. Не экономили даже на мельчайших деталях большого дома. И эта внушительная столовая не являлась исключением.

Я говорю «внушительная» не из-за размера, но из-за содержимого. На массивном столе красного дерева, покрытом старинной камчатной скатертью, стояли серебряные и фарфоровые приборы, которые, как мне подумалось, были бы достойны Виктории и Альберта. Посреди ваз с фруктами и куполов с сухими цветами, рядом с тетей Анной и Мартой в их очаровательных нарядах, я чувствовала себя серым воробушком.