Эркюль Пуаро и Убийства под монограммой - Софи Ханна Страница 68

Луиза поднялась на ноги.

– Да, есть. Она была со мной и с моим мужем примерно до десяти часов в тот вечер, мы вместе обедали.

– Merci beaucoup, madame. Alors [53], я вижу лишь одну причину, по которой так важно создать впечатление, будто все три смерти произошли между семью пятнадцатью и восемью часами вечера: именно на это время у Дженни Хоббс есть неопровержимое алиби. Я, Эркюль Пуаро, абсолютно точно знаю, что она не могла быть в отеле «Блоксхэм» в это время. Она была со мной в кофейне «Плезантс» с семи двадцати пяти до семи пятидесяти, а я уже говорил о том, сколько времени необходимо на дорогу… Сложив вместе все факты и прибавив к ним мою убежденность в том, что убийства не были совершены между семью пятнадцатью и девятью пятнадцатью, я начинаю задаваться вопросом: зачем лезть из кожи вон, убеждая всех в том, что Дженни Хоббс не могла совершить этих убийств, если она на самом деле их не совершала?

Дженни вскочила со стула.

– Я никого не убивала! Клянусь! Конечно, они умерли между семью пятнадцатью и восемью, – это ясно всем, кроме вас!

– Сядьте и помолчите, мисс Хоббс, пока я не задам вам вопрос, – холодно сказал Пуаро.

Лицо Сэмюэла Кидда исказилось от ярости.

– Вы все выдумываете, мистер Пуаро! Откуда вы знаете, что они заказали еду не потому, что сильно проголодались? То, что ни вы, ни я не стали бы есть на их месте, еще не значит, что не стали бы и они.

– Тогда почему они ничего не ели, мистер Кидд? – спросил я. – И куда исчезли все сэндвичи с булочками?

– Лучшие во всем Лондоне! – сокрушенно пробормотал Лука Лаццари.

– Я вам скажу, куда они подевались, Кэтчпул, – сказал Пуаро. – Наш убийца совершил ошибку, упомянув про дневной чай, – одну из многих. Если бы еда осталась лежать на тарелках в номере 317, где ее нашла бы полиция, то никакой загадки не было бы. Все решили бы, что убийца пришел и прервал пир, когда тот еще не успел начаться. Но убийца-то думает, что такое количество несъеденной пищи наверняка будет выглядеть подозрительно. Он не хочет, чтобы кто-то задал вопрос: «Зачем заказывать еду, если не собираешься ее есть?»

– Так что же стало с едой? – снова спросил я. – Куда она подевалась?

– Заговорщики удалили ее со сцены. О да, леди и джентльмены, ради совершения этих трех убийств был составлен настоящий заговор! На всякий случай повторю еще раз, чтобы всем было понятно: Харриет Сиппель, Ида Грэнсбери и Ричард Негус умерли задолго до семи пятнадцати вечера в тот четверг.

Лука Лаццари выступил вперед.

– Месье Пуаро, прошу простить мое вмешательство, но я вынужден напомнить вам, что Рафаль Бобак, мой верный официант, не может лгать. Он видел всех трех жертв живыми и здоровыми в семь пятнадцать, когда принес им чай. Живыми и здоровыми! Должно быть, вы все же ошиблись в своих предположениях.

– Нет, я не ошибся. Хотя в одном отношении вы правы: ваш официант Рафаль Бобак действительно образцовый свидетель. Он, конечно, видел троих людей в комнате 317, когда приносил чай, но эти люди были не Харриет Сиппель, Ида Грэнсбери и Ричард Негус.

Волна изумленных вздохов прокатилась по комнате. Я и сам не удержался от вскрика, размышляя о том, кем могли быть те трое. Дженни Хоббс среди них не было, она в то время была с Пуаро в «Плезантс». Кто же тогда?

– Пуаро, – нервно сказал я. – Вы утверждаете, что те трое изображали жертв с целью показать всем, что те были еще живы в четверть восьмого?

– Не совсем так, нет. Вообще-то двое людей изображали двоих жертв убийства. Третья, Ида Грэнсбери… к сожалению, ее никто не играл. Нет, она, к несчастью, была настоящей Идой Грэнсбери. Мистер Бобак, вы помните, что вы рассказывали мне об услышанном и увиденном вами в комнате 317, когда принесли туда чай? Я помню все дословно, ведь я выслушал эту историю дважды. Вы не станете возражать, если я повторю ее сейчас для всех?

– Нет, сэр. Не стану.

– Merci. Вы пришли и застали трех жертв убийства живыми и занятыми разговором о ком-то из их знакомых. Вы слышали, как Харриет Сиппель – или, точнее, та женщина, к которой бывший в комнате мужчина обратился позже как к Харриет, – сказала: «Но у нее ведь не было выбора, правда? Он больше не поверяет ей своих мыслей. И вообще, он вряд ли заинтересовался бы ею сейчас – она совсем себя забросила, да и постарела так, что в матери ему годится. Нет, уж если ей хотелось знать, что у него на уме, так надо было бы найти ту, с которой он беседует по душам сейчас, и узнать у нее об этом». Именно тогда мужчина, который до этого помогал вам с едой, отвлекся и сказал: «О, Харриет, ты несправедлива. Иду легко шокировать. Полегче с нею, пожалуйста». Я все точно изложил, мистер Бобак?

– Да, сэр.

– Затем вы сказали мне, что после этого либо Ида, либо Харриет произнесла еще какую-то фразу, которой вы не запомнили, на что мужчина, которого вы принимали за Ричарда Негуса, возразил: «Свои мысли? Да нет у него никаких мыслей, готов поспорить. И насчет «в матери годится» я с вами не согласен. Категорически не согласен». Тогда женщина, которую мы пока называем Харриет, засмеялась и ответила: «Что ж, раз ни один из нас все равно не может доказать свою правоту, останемся каждый при своем мнении!» Правильно?

Рафаль Бобак подтвердил, что Пуаро и теперь ничего не перепутал.

– Bon. Могу ли я предположить, мистер Бобак, что та фраза, произнесенная либо Харриет, либо Идой, которой вы не помните, была все же сказана Харриет? Я убежден – абсолютно убежден! – что Ида Грэнсбери не произнесла ни слова, пока вы были в комнате, и что вы не видели ее лица, потому что она сидела спиной к двери.

Бобак нахмурился, сосредоточенно размышляя. Наконец он сказал:

– Думаю, вы правы, мистер Пуаро. Нет, я действительно не видел лица мисс Иды Грэнсбери. И… не думаю, чтобы она при мне что-нибудь говорила, если на то пошло.

– Вы не слышали, чтобы она говорила, месье, по той простой причине, что Ида Грэнсбери, посаженная в кресло спиной к двери, была уже мертва в четверть восьмого. Третьей в комнате номер 317, куда вы принесли чай, была покойница!