Умереть - это не страшно - Марина Скрябина Страница 60

«Мама, раз ты читаешь мой дневник — значит, меня уже нет в живых. Иначе он бы к тебе в руки не попал. Ты, наверное, недоумеваешь, почему я так равнодушна к чужому горю. Не осуждай меня, мама, пожалуйста, что я будто бы, не обращала внимания на бабушку Олю — единственного близкого человека, который подал мне руку помощи в трудную минуту. Вместе с дедушкой, разумеется.

Когда я узнала о своем заболевании, то восприняла это известие как кару за все то, что творила последние годы. А как же бабушка Оля? Ей-то, кристально чистому человеку, за что дано испытание раком? Смотреть на то, как она мучается и угасает невозможно, и я решила самоустраниться, насколько это возможно, живя с ней под одной крышей, потому что на сочувствие и сопереживание не было сил.

Просто я не могла расстраиваться или соболезновать. Я себя-то в кучу не могла собрать, что уж говорить о сочувствии самым близким людям. Ты, возможно — к счастью, так тяжело не болела, поэтому тебе меня сложно понять, но я не давала себе возможность сочувствовать и сопереживать, иначе бы все мои попытки выжить развеялись в прах. Поэтому я уходила от действительности. Это был мой способ выживания в тот момент. Прости, мама, если можешь».

(Из дневника Алисы)

Запись сделана зеленой ручкой на полях дневника без указания даты. Алиса знала, что я непременно найду его и прочитаю. Видимо, она сама иногда перечитывала записи, внося какие-то коррективы: он весь исчеркан более поздними правками.

Кое-где пестрели рисунки на полях: профили неизвестных мне персонажей из ее тайной жизни. Ведь моя дочь хорошо рисовала, поэтому и училась в своем швейном колледже на «отлично», вполне профессионально создавая эскизы коллекционной одежды. Как будто готовила подиумный показ своих авторских работ, подбирая к ним подходящих манекенщиц. Так интересно было листать ее курсовые работы, выполненные в акварели, которые хранились в отдельной папке. Видимо, не все эскизы она сдавала преподавателям, а иногда творила исключительно для собственно удовольствия.

Почему я не вняла ее стремлению стать модельером раньше, сразу после окончания школы? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно еще раз вспомнить о том времени треклятой перестройки, когда потоки зарубежного низкопробного тряпья хлынули на территорию бывшего Советского Союза и погребли под собой все ателье по пошиву одежды. Никто ничего не заказывал, поэтому их пришлось закрыть. Но может быть, все бы обернулось по-другому, дай я Алисе возможность заниматься любимым делом? Что теперь гадать…

Скорее всего — ничего бы не изменилось, потому что в действие вступили форс-мажорные обстоятельства, от которых невозможно было уклониться.

Кто-то там наверху хотел уничтожить сильную Россию, во что бы то ни стало, развалить на части, сровнять с землей, чтобы не смогла больше окрепнуть, чтобы встала на колени перед сильными мира сего.

Только сейчас, спустя десятки лет после перестройки, выясняется, что существовали тайные планы, тайные заговоры: посадить молодежь на иглу, споить трудоспособных мужчин спиртом «Роял», вытянуть за пределы страны всех ученых, посулив им блага мира, которых они были лишены за железным занавесом; разворовать все, что плохо лежит, а что хорошо лежит — полезные ископаемые — разворовать тем более. Шансов остаться нормальными людьми у этого потерянного поколения просто не было.

…После смерти мамы я заметила в Алисе перемены в лучшую сторону. Она постепенно стала обретать человеческий облик. Как это ни невероятно звучит. Она даже в церковь стала ходить сама, что удивило меня несказанным образом. Что на нее повлияло? То, что Алиса перестала потреблять наркотики? Или заглянула за черту невозврата, когда ее в коме увезли в больницу, и половина тела уже не подчинялись ей? Или на нее так повлияла постоянная нечеловеческая боль, которой она будто наказана за прошлое прожигание жизни? А болезнь? Это ли не кара небесная и не подсказка Алисе идти другим путем?