Любовница Синей бороды - Лариса Соболева Страница 60

– Недурно, друг мой, – ответила помещица на его вопрос после короткой паузы. – А что, Володя, чаю нам подадут?

– Разумеется, – улыбнулся сын, целуя руки матери. – Простите, матушка, я совсем забыл. Нина! – Янина подплыла к нему, вложила ладошку в его руку, и васильки ее глаз стрельнули помещице: я, мол, главнее тебя. Агриппина Юрьевна снисходительно усмехнулась, когда сын сказал: – Это мой ангел-хранитель, матушка, прошу любить и жаловать.

– Мы знакомы, Володя.

– Ах, вот как… – растерялся он и… смутился. Странно, его смущало знакомство матери с холопкой на правах содержанки и не смущало то, что он сделал с матерью. – Ну что ж, тем лучше. Нина, прикажи подать ужин, чай, сласти – все, что пожелает матушка.

Агриппина Юрьевна вглядывалась в родные черты, и злость на сына уменьшалась. Внезапная мысль, словно ледяной водой, окатила помещицу: а Володька-то понятия не имеет, что произошло с Агриппиной Юрьевной! Почувствовала – невиновен сын! Граф Синяя Борода – жестокий палач… Володька? Куда уж! Однако не глупо ли? Чувствовала одно, а убеждала себя в обратном. Потому что не верила ни чувству, ни доказательствам, которые и сейчас никто не опроверг. Вера – она лишь в бога незыблема, а люди слабы, ничтожны, нутро протестует против веры в людей, даже в самых близких. Или так: душа охотнее верит в лживость и подлость, и ей для этого доказательства не нужны, а в Володькином случае – все против него, и доказательства есть. Как же быть? Но почему-то в ту минуту, глядя в по-детски сияющие глаза сына, она поняла: он, сильный и неглупый мужчина, наивен в своей доверчивости, его обманули так же, как ее. И вот сидела Агриппина Юрьевна рядом с сыном, а ее то жаром обдаст с головы до ног, то холодным потом обольет. Ее страшило будущее: где ж искать человека, который так безжалостно с ними расправился? Может, это месть? Да только не находила она причин мести. А ведь для такого причины должны были быть! Но раз нет причин, то чутье обманывает, чутье просто выгораживает сына.

Едва высидела Агриппина Юрьевна длинный вечер, ничто не радовало ее. Она слушала игру на рояле Янины (а играла та безупречно), сама же душой и мыслями отсутствовала. Просмотрела живописные работы Поля, но осталась равнодушна к ним. Сквозь пламень свечей перед помещицей вставали те же вопросы, те же картины: Лизанька, Ники, поместья, Наташка, князь Лежнев, Мумин, Тришка… Так много всего случилось, с ног на голову перевернулось. И за короткий срок. Словно судьба нарочно копила злобу на Агриппину Юрьевну и теперь выплеснула ее без остатка на не подготовленную к бедам женщину. И опять то же: за что? Не творила Агриппина Юрьевна грехов страшных. Так, по мелочам грешила. Да кто ж безгрешен на этой земле?

Иона, выслушав ее, когда они уединились, лишь вздыхал сочувственно да смотрел с жалостью, что разозлило помещицу:

– Хоть бы слово сказал в утешение!

– Утешать тебя, матушка, дело напрасное. Ты сильна, никакой муж не сравнится с тобою. Стало быть, сама дорогу найдешь к утешению. Но чтобы ты не сердилась, ведь сердитость разуму мешает, скажу: конюх – твоя надежа последняя. Он должен знать, кто выезжал на лошади Володи, и где в то время был барин – тоже должен знать. Кто выехал на лошади, тот и Лизавету Петровну убил. Так-то.

– Да кто ж посмел взять Володькину лошадь? Он и конюху не позволял за своими лошадьми глядеть, разве что овса да воды дать разрешал, а уж сесть на любимую лошадь… этого быть не может. У кого хватило смелости?

– Ну, матушка-барыня, не знаю. И сколь ты не терзай себя, а правду тебе только конюх скажет.

– Ох, тяжко… – схватилась она за грудь. – Не прознал бы кто про Тришку. Слыхал – голова-то у него разбита. Ударили его по голове! И в реку сбросили!

– А то я не догадался, – фыркнул Иона. – Тришка знает, за что его убивали. Но ты не обнадеживайся сильно, а то ведь и лихие люди могли Тришку поленом огреть, ограбить да в воду столкнуть. Их вона сколь по Петербургу бродит…

– Тсс! – остановила его Агриппина Юрьевна, оба прислушались.

В доме жизнь текла волнообразно: то тишина в нем властвовала, то суета. Днем-то понятно – у всякого человека есть дело, а вот ночью покой беспокойный был. То стукнет что-то и тишина наступает, то звук человеческого голоса послышится и опять тишина, а потом то ли кто-то стонет, то ли вздыхает, то ли плачет. Привидения? Глупости это, а все ж таки не по себе было. Как ни старались Агриппина Юрьевна с Ионой увидеть, кому по ночам не спится, а ничего у них не вышло. И в этот раз будто кто бубнил…

– Идем, – шепнула Агриппина Юрьевна.

Сначала задули свечи. Старательно, чтобы не скрипнула, отворили дверь комнаты помещицы, первым высунул голову Иона в темный и длинный коридор. Ни зги не видно. И ничего не слышно. Подталкиваемый Агриппиной Юрьевной, он выскользнул за дверь, за ним она. Шли тихохонько, на цыпочках, в сторону лестницы, ведущей в мансарду и вниз, на первый этаж. Через несколько шагов останавливались и прислушивались. Почти дойдя до лестницы, оба внезапно замерли…

– Да оставьте же… оставьте! – бубнила Янина довольно четко, но будто нечто преодолевая. – Вы нестерпимы…

Агриппина Юрьевна, вытащив ноги из туфель, босиком засеменила к тяжелым шторам, перекрывшим вход на лестницу. Иона всплеснул руками, а остановить барыню не успел. Подглядывать и подслушивать нехорошо, Владимир увидит – рассердится. Вдруг от этого у него припадок случится? Доктор стращал – Володька буйный. Однако помещицу заинтересовало то, что она видела на лестнице, в темноте Иона разглядел, как белая тень призывно машет ему. Догадавшись, что это рука барыни, он тоже выскользнул из туфель, отодвинул их ногой к стене и подбежал к шторам, стал с другой стороны щели и… ахнул едва ли не вслух, но спохватился и прикрыл ладонью рот.

Два фитилька свечей дрожали, когда движения двух людей были слишком активны. Два огонька предательски открывали невозможную и в то же время реальную картину: Поль страстно целовал шею, плечи и лицо Янины, которая была одета в ночное платье. Она отталкивала его, но не очень, скорее, ее брала досада, нежели раздражение и возмущение. Иона взглянул на Агриппину Юрьевну, а у той рот открыт – за малым не обнаружила себя и не начала кричать, безобразно ругаясь.

– Будет вам. – Приложив усилия, Янина оттолкнула Поля. У него точно ноги подкосились, он просто рухнул вниз, сев на ступеньку. – Я же просила вас: не здесь.

– Ты нарочно дразнишь меня, Нина? – выдавил он, с трудом переводя дыхание. – Зачем же звала?

– За тем, – облокотилась она о перила лестницы, – чтобы сказать тебе: не смей при всех на меня смотреть как влюбленный дуралей. Владимир заметит и…

– Мне все равно, – резко бросил Поль. – Мне ничего не страшно.

– Это тебе не страшно, потому что ты скоро помрешь.

– А тебе страшно? – насмешливо спросил он.

– Признаюсь: да, – с вызовом ответила Янина. – Мне страшно. И тебе прекрасно известны причины моих страхов…

Агриппина Юрьевна с Ионой одновременно отпрянули от щели, с ужасом посмотрев друг на друга, затем вновь к щели прильнули. А на лестнице начался безбожный разврат: Поль – кто бы мог подумать! – поднял подол ночного платья Янины и провел рукой по ее ноге! И по бедру! До самого того места, откуда они, ноги, начинаются! Помещица в потрясении качала головой, Иона потянул ее, схватив за широкий рукав халата. Но она выдернула рукав, погрозила ему пальцем, мол, не трогай меня, и снова согнулась у щели, будто нельзя стоя смотреть. Что оставалось Ионе? Тоже посмотреть на безобразие.