Столик в стиле бидермейер - Мария Баганова Страница 6

– Ты поддерживаешь отношения с Татьяной Романовной? – спросила я.

– Мама поддерживает, – потупилась Надя. – Меня она не любит… Ну сама понимаешь почему. А вот в Карине души не чает.

Лет двадцать назад у Татьяны Романовны погиб сын. Погиб очень нелепо, выпав из окна нашей школы. Той самой школы, где она преподавала французский язык, Майя Ивановна – рисование, а литературу – Анна Федоровна. Ужасная история! Это теперь окна в школах зарешечивают, ставят специальные замки… А тогда весной на переменках их открывали настежь, чтобы проветрить классы. Иногда, в жаркую погоду, не закрывали вообще. Учителя ограничивались строгими предупреждениями: на подоконники не садиться, а тем более не вставать на них… Мало кто слушался. Я хорошо помню, как мальчишки любили перегибаться наружу, пугая девочек, будто вот-вот выпадут.

Самое обидное, что, при всем моем уважении к Татьяне Романовне, я не могу вспомнить ее сына хорошим словом. Нервный, дерганый, не вполне адекватный, очень грубый. Он был как раз из тех, кто выражает симпатию к девочке, таская ее за косички. Несмотря на общую «нескладность», руки у него были достаточно сильные, а потому его «шуточные» толчки оказывались довольно чувствительными.

Особенно страдала Надя. Уже тогда она была прехорошенькой и, по всей видимости, нравилась парню. Вот и доставалось ей на орехи. Чувство свое он выражал самым диким и идиотским способом: всячески ее изводил, дергал за косички, бил по голове, щипал.

Я хорошо помню, как мы вместе с Кариной зачем-то бежали в класс. То есть ясно, зачем бежала я: она отняла мои туфли, «мешок со сменкой» – так это называлось. Она, как всегда, опередила меня: Карина была худая, сильная, высокая, а я, как сейчас сказали бы, – склонна к полноте. Вот она скрылась за дверью, а через несколько секунд в класс вбежала и я. Дежурила в тот день Надя. Я не поняла, почему они с Кариной молча и несколько удивленно смотрели на распахнутое окно. Я так и вижу их, словно наяву: Карина, раскрасневшаяся после бега, и Надя метрах в полутора от окна с тряпкой в руке: только что протирала доску. Вид у Нади растерянный и потрясенный, а Карина, выставив вперед указательные пальцы обеих рук, что-то гневно говорит. Я успеваю услышать конец фразы: обвиняющее «…столкнула!».

– Я не хотела. Нет, не из-за меня!

– Значит, он сам упал? – спросила Карина.

Надя растерянно оглянулась на меня и подтвердила:

– Да, сам.

Я сначала не поняла, о чем они. Может, о мешке с моей обувью?

По словам Нади, Юра Сысорев, желая попугать ее, забрался на подоконник и стал там отплясывать, периодически демонстрируя, вот, мол, сейчас упаду. И на самом деле упал.

Не знаю, почему Карина сказала это страшное слово «столкнула». Потом она изменила свое мнение и больше ни в чем не обвиняла Надю. Напротив, принялась опекать ее. Надя была тихой и робкой, а Карина жесткой и напористой. В чем-то они дополняли друг друга, хотя мне часто казалось, что Карина подавляет Надю. Девочки стали подружками, всюду ходили вместе. Мне, грешным делом, казалось, что хорошим аттестатом Карина была обязана именно этой дружбе: ведь Анна Федоровна стала ее всячески поощрять.

Чего греха таить, смерть одноклассника, конечно, потрясла всех нас, но когда первый шок прошел, многие испытали облегчение. В том числе и я сама. Неприятный он был человек.

Татьяна Романовна сразу резко постарела. Было долгое разбирательство. Директора сняли с должности. Какая-то комиссия приезжала, а мы весь конец весны парились в духоте: окна не разрешали открывать вообще. Потом кому-то от жары стало плохо, вмешалась школьный врач, и все вернулось на круги своя. Только на рамы навесили крючки, не позволяющие им раскрываться настежь. Будто это что-то меняло!

На несколько лет Татьяна Романовна ушла из школы. Вела кружок в каком-то клубе, давала частные уроки. А потом вернулась. Все удивились, но не принять ее не имели права: вакантная должность, ее специальность и стаж соответствуют…

Я хорошо помню, как, проработав в школе несколько месяцев, она вдруг подозвала меня и пригласила в пустой класс. Усадила перед собой, угостила какой-то конфетой. Невкусной, залежалой. Заговорила о чем-то постороннем. Потом без всякого перехода спросила:

– А ты помнишь, как оно все было? В тот день, когда погиб Юра?

Я замерла, но осторожно кивнула. Она попросила рассказать. Я, медленно подбирая слова, заговорила. Учительница слушала очень внимательно.

– Значит, когда ты вбежала в класс, Надя держала в руке тряпку для доски? – уточнила она.

– Да, она ведь дежурная была, – подтвердила я. – Доску после урока, наверное, протирала.

Мне показалось странным, что Татьяна Романовна зафиксировала на этом внимание. В ответ на мои слова она кивнула и повторила эхом:

– Да, доску протирала. Конечно, доску.

Засиделась я у Нади долго. Уже начало темнеть, когда я вернулась домой: старенькое облупившееся крыльцо, покосившийся фундамент. Пахнет мышами – надо кота завести. Тетя Нюра наверняка в курсе, у кого кошка окотиться готова. Спрошу у нее.

Я потрогала кастрюльку с молоком. Еще теплая. Сливки поднялись и вместе с пенкой образовали густой плотный слой. Если поставить молоко в холодильник, он станет еще гуще. Давно я такого не пробовала, только в детстве… у бабушки. А сейчас пакетное молоко не кипятят.

Я прислушалась: какие-то шорохи, скрипы. Простая мебель из ДСП, оставшаяся от прежних хозяев. Хотя дому больше ста лет – в интерьере никакой старины, не на чем глаз остановить. Или все же можно найти? Я осторожно отколупнула кусочек обоев – под ним оказались другие, в мелкий цветочек, они тоже легко отошли от стены. Мне хотелось расчистить участок побольше, но как это сделать, не повредив самый первый слой?

Вооружившись ножом, я старательно колупала стену. Какая прелесть все-таки эти старые дома! Слои обоев – вся наша история. Вот брежневские времена – нечто дешевое с медальонами. Я хорошо помню, как тогда все «доставали». Не покупали, а уж тем более не выбирали, что нравится, а именно доставали, не обращая внимания ни на цвет, ни на фасон.

Вот слоем ниже – явный хрущевский минимализм. Потом – газеты. Где-то я читала, что люди хранили понравившиеся выпуски именно таким образом: оклеивая ими стены. Иначе можно было попасть под подозрение: «Почему вы именно эту газету храните? Ага, с антисоветской целью!..»

А вот и самый нижний, то есть первый, слой. Он обрывается примерно на высоте моих плеч – дальше просто побелка. Темные обои в стиле модерн, с великолепными розами.

Я сделала неосторожное движение, и поперек розы пролегла царапина.

– Ой! Хренов из меня реставратор! – в сердцах воскликнула я.

– Никак тоже клад ищешь? – послышался насмешливый голос тети Нюры.

– Да нет, вот хотела посмотреть, что тут под обоями. Если расчистить часть стены – вот красота была бы! Получше любой картины.