Ищейки в Риге - Хеннинг Манкелль Страница 58

Граница была невидимой.

И все же она существовала, существовала внутри его, как свернутый моток колючей проволоки, под самой диафрагмой.

Курту Валландеру было страшно. Потом он будет вспоминать последние шаги по литовской земле в сторону латышской границы как жуткое странствие в край, откуда, говоря словами Данте, он мог бы прокричать: оставь надежду! Отсюда никто не возвращается живым, по крайней мере, если ты шведский полицейский.

Стояла ночь, небо было звездным. Пройс, который сопровождал его с того момента, как подошел к нему на борту парома в Треллеборге, казалось, был тоже несколько взволнован тем, что их ожидало. В темноте Валландер слышал его быстрое и неровное дыхание.

— Мы должны подождать, — шептал Пройс на своем малопонятном немецком. — Warten, warten.

Первые дни Валландер приходил в ярость оттого, что они приставили к нему проводника, не знающего ни одного английского слова. Он не понимал, как мог Йозеф Липпман предположить, будто шведский полицейский, который едва говорит по-английски, может в совершенстве владеть немецким. Валландер едва не отказался от этой затеи, она все больше представлялась ему триумфом безумных мечтателей над его собственным разумом. Он решил, что латыши, слишком долго жившие в изгнании, потеряли связь с реальностью. Желчные, настроенные чересчур оптимистично, они теперь пытались помочь своим соотечественникам на утраченной родине, перед которой внезапно замаячила возможность славного возрождения. Как этот Пройс, этот маленький худой человек с лицом в шрамах, сможет внушить ему достаточно мужества и спокойствия, чтобы он осмелился выполнить свое задание — вернуться в Латвию как невидимка? Что на самом деле он знал о Пройсе, возникшем перед ним в кафетерии парома? Наверное, он латыш. Живущий в эмиграции, который, возможно, зарабатывает себе на жизнь, торгуя монетами в немецком Киле? А еще? Абсолютно ничего.

Но что-то все равно гнало его вперед; Пройс сидел рядом с ним на переднем сиденье и почти все время спал, а Валландер мчался на восток, следуя инструкциям, которые периодически давал Пройс, показывая дорогу и прокладывая маршрут по карте автомобильных дорог. Они ехали на восток через бывшую Восточную Германию, и к вечеру первого дня доехали до польской границы. У заброшенного хутора, примерно в пяти километрах от польского пограничного пункта, Валландер поставил машину в полуразрушенный сарай. Принявший их человек, тоже латыш в изгнании, говорил по-английски; он пообещал, что машина будет в целости и сохранности вплоть до самого возвращения Валландера. Затем они дождались вечера. Когда стемнело, они вместе с Пройсом стали медленно пробираться к границе сквозь густой еловый лес и перешли первую невидимую линию на пути к Риге. В маленьком заштатном городке, название которого Валландер не запомнил, их ждал простуженный человек по имени Янек со ржавым грузовиком, и началась тряска по польским дорогам. Валландер заразился от водителя, он мечтал о нормальной еде и душе, но везде в польской провинции ему предлагали только холодные свиные отбивные и неудобные раскладушки в промерзших домах. Ехали они страшно медленно, в основном передвигаясь по ночам или перед самым рассветом. Остальное время проходило в немом, затянувшемся ожидании. Он пытался понять меры предосторожности, предпринятые Пройсом. Что на самом деле могло им угрожать, пока они находились в Польше? Но никаких объяснений не получал. В первую ночь он различил в отдалении огни Варшавы, на следующую ночь Янек насмерть задавил оленя. Валландер пытался вычислить, на чем держится эта латышская дорога жизни и для чего нужна, помимо доставки растерянного шведского полицейского, решившего нелегально попасть на территорию Латвии. Но Пройс не понимал, что он говорил, а Янек, если не чихал и не сморкался, напевал английский шлягер времен войны. Когда они наконец доехали до литовской границы, Валландер начал ненавидеть «We'll meet again» и чувствовал, что с тем же успехом мог находиться где-нибудь в российской глубинке. А почему не в Чехословакии или не в Болгарии? Он совершенно перестал ориентироваться и с трудом мог определить, в какой стороне находится Швеция. С каждым километром, который отмерял едущий в неизвестность грузовик, безумие этой затеи делалось все более очевидным. По Литве они ехали на нескольких автобусах без рессор, и наконец через четыре дня после того, как Пройс подошел к нему на пароме, они оказались у самой латышской границы, в лесу, где сильно пахло смолой.

— Warten, — повторил Пройс.

И Валландер послушно сел на пень и принялся ждать. Он замерз, голова кружилась.

«Я приеду в Ригу совершенно больной и простуженный, — думал он в отчаянии. — Я совершаю самый глупый и бессмысленный в своей жизни поступок, заслуживающий не уважения, а издевательского хохота. На пеньке в литовском лесу сидит немолодой шведский полицейский, полностью потерявший рассудок и здравый смысл».

Но пути назад не было. Он понимал, что сам никогда не сможет выбраться обратно. Он целиком и полностью зависит от проклятого Пройса, которого сумасшедший Липпман подослал к нему в качестве проводника, а дорога ведет дальше, прочь от последних проблесков рассудка, — в Ригу.

На пароме, едва шведский берег эдак символически скрылся за горизонтом, Пройс вышел на контакт с Валландером в кафетерии и передал письмо от Липпмана. Комиссару, к собственному изумлению, опять предстояло сменить имя. Теперь он больше не был господином Экерсом, теперь его звали господин Хегель, господин Готфрид Хегель, немецкий коммивояжер, торгующий нотами и книгами по искусству. К его большому изумлению, этот Пройс как нечто само собой разумеющееся протянул ему немецкий паспорт, в который была вклеена его фотография с печатью. Он вспомнил, что эту фотографию несколько лет назад сделала Линда. Как Йозеф Липпман достал ее, представлялось неразрешимой загадкой. Но теперь Валландер стал господином Хегелем и в конце концов понял слова и жесты Пройса, настаивающего, чтобы комиссар на время отдал ему свой шведский паспорт. Валландер послушался, сознавая, что поступает как безумец.