Левиафан - Борис Акунин Страница 54

Этот вопрос застал врасплох всех. Впрочем нет,не всех — Кларисса с удивлением поняла, что будущая мать нисколько нерастерялась. Она, правда, едва заметно побледнела и на миг закусила пухлуюнижнюю губу, но ответила уверенно, громко и почти без паузы:

— Вы правы, мсье, мне есть что рассказать.Но только не вам, а представителю закона.

Она беспомощно взглянула на комиссара и смольбой произнесла:

— Ради Бога, сударь, я бы хотела сделатьсвое признание наедине.

Похоже, события приняли для Гоша совершеннонеожиданный оборот. Сыщик захлопал глазами, подозрительно посмотрел наФандорина и, важно выпятив двойной подбородок, прогудел:

— Ладно, идем ко мне в каюту, коли вамтак приспичило.

У Клариссы создалось ощущение, что полицейскийпонятия не имел, в чем именно собирается признаваться ему мадам Клебер.

Что ж, комиссара трудно было в этом винить —Кларисса и сама не поспевала за стремительным ходом событий.

Едва за Гошем и его спутницей закрылась дверь,Кларисса вопросительно взглянула на Фандорина, который один, кажется, точнознал, что именно происходит. Впервые за день она посмела посмотреть на него воттак, прямо, а не искоса и не из-под опущенных ресниц.

Никогда еще она не видела Эраста (да-да, просебя можно и по имени) таким обескураженным. Его лоб был наморщен, в глазахзастыла тревога, пальцы нервно барабанили по столу. Неужто даже этот уверенный,обладающий молниеносной реакцией человек утратил контроль над развитиемсобытий? Минувшей ночью Кларисса уже видела его смущенным, но не болеемгновения. Тогда он быстро пришел в себя.

А было так.

После бомбейской катастрофы она три дняпросидела в своей каюте. Горничной сказалась нездоровой, ела у себя, апрогуляться выходила только под покровом ночи, как какая-нибудь воровка.

Со здоровьем все было в порядке, но какпоказаться на глаза свидетелям ее позора, а особенно ему? Подлец Гош выставилее на всеобщее осмеяние, унизил, облил грязью. А хуже всего, что его даженельзя уличить во лжи — все правда, от первого до последнего слова. Да, сразуже после вступления в права наследства помчалась в Париж, о котором столькослышала, столько читала. Как мотылек на огонь. И опалила крылышки. Достаточнотого, что эта постыдная история лишила ее последних крох самоуважения, тактеперь еще все знают: мисс Стамп — блудница, доверчивая идиотка, презренная жертвапрофессионального жиголо!

Два раза справиться о здоровье наведываласьмиссис Труффо. Разумеется, хотела насладиться зрелищем клариссиного унижения:притворно охала, сетовала на жару, а у самой бесцветные глазки так и светилисьторжеством — мол, что, милочка, кто из нас настоящая леди?

Зашел японец, сказал, что у них принято«наносить визит соборезнования», если кто-то хворает. Предлагал врачебныеуслуги. Смотрел участливо.

Наконец, постучался и Фандорин. С ним Клариссаразговаривала резко и двери не открыла — сослалась на мигрень.

Ничего, говорила себе она, уныло поедаябифштекс в полном одиночестве. Перетерпеть девять дней до Калькутты. Подумаешь— девять дней просидеть взаперти. Сущая ерунда, если провела в заточении безмалого четверть века. Здесь ведь лучше, чем в тетушкином доме. Одна, вкомфортабельной каюте, с хорошими книгами. А в Калькутте тихонечко соскользнутьна берег и тогда-то уж, действительно, открыть новую, незапятнанную страницу.

Но на третий день к вечеру стали одолеватьмысли совсем иного рода. О, как прав был Бард, написавший:

Есть сладость обретения свободы,

Когда утратишь все, чем дорожил!

Выходило, что и в самом деле терять нечего.Поздно вечером (уж миновала полночь) Кларисса решительно привела в порядокприческу, чуть припудрила лицо, надела так шедшее ей парижское платье цветаслоновой кости и вышла в коридор. Качка бросала ее от стены к стене.

Стараясь ни о чем не думать, она остановиласьу двери каюты 18, поднятая рука замерла — но на мгновение, всего на одномгновение — и Кларисса постучала.