Кукла госпожи Барк - Хаджи-Мурат Мугуев Страница 53

– Мы скоро закончим, поезд отойдет минут через двадцать, – ответил я.

Американец вышел. Арестованный равнодушно глянул ему вслед.

– Хороший, но сумасбродный человек этот Лирайт. Падение с высоты тысячи метров сделало его инвалидом. Я не обижаюсь на его бредовые речи.

– Да, конечно, – согласился я. – Итак, капитан Хартли, хотя нам все ясно в этой досадной истории с вами, но придется еще немного задержать вас. Необходимые формальности, пустяковый допрос в штабе нашего командования, после чего вы будете переданы союзным американским властям. Человек вы военный и сами понимаете необходимость правильного ведения дела.

«Любитель лекарственных трав» потемнел.

– Я протестую!.. После того, как вы выяснили, кто я, все эти формальности оскорбительны и не нужны.

– Возможно!.. Но я человек военный и обязан поступать по уставу, – сухо ответил я и, обращаясь к капитану Руденко, сказал по-русски:

– Соблюдая осторожность и оказывая внимание офицеру союзной нам армии, капитану Хартли, доставить его под охраной в штаб группы наших войск.

– Товарищ полковник! – обратился ко мне майор Крошкин. – Разрешите мне сопровождать задержанного в штаб.

Лицо Хартли оставалось равнодушным, но я был уверен, что он отлично понял наши слова.

– Хорошо! Берите двух солдат и выполняйте приказание.

Мы пошли в помещение, где находился второй задержанный, «не похожий на иранца» диверсант. Да, даже с первого беглого взгляда было видно, что человек этот не иранец. Очень светлые, с рыжеватым оттенком волосы, холодные голубые глаза, крупные веснушки и квадратное лицо с резко обрубленным подбородком – все это как-то не вязалось с его рваной одеждой иранского крестьянина, стоптанными ичигами, веревочным поясом и котомкой, висевшей на нем.

– Кто вы? – спросил я.

– Бедняк из села Рудбар… – четко, но с легко уловимым немецким акцентом ответил арестованный, вскакивая с места.

– В какой части Германии, в Баварии или в Силезии находится это село? – спросил я, разглядывая вытянувшегося в солдатскую стойку «бедняка».

– В… Мазандеране, – отводя взгляд в сторону, ответил он.

– Плохо разучили роль, герр… ну, как вас именовать дальше? – уже по-немецки спросил я.

Арестованный молчал.

– Так кто же вы?

Рыжеволосый молча переступил с ноги на ногу и отвернулся.

– Ну что ж, отвезем вас в штаб, там разберутся в этом. – И, повернувшись к Руденко, я сказал: – С первым же поездом отправить в штаб!

Я пошел на вокзал. Бродившие по перрону люди, завидя меня, засуетились и бросились к вагонам.

– Отправляйте поезд, – приказал я коменданту.

Ударил колокол, раздался свисток, и поезд медленно отошел от станции.

Я вернулся в здание, где лежал убитый диверсант. Это был рослый мужчина лет двадцати восьми, с низким лбом и широкими плечами. Сеоев, уже осмотревший убитого, коротко доложил:

– Документов при убитом не найдено. В кармане штанов лежала табакерка, к руке привязан коран.

Сержант протянул маленький коран, какой правоверные мусульмане носят привязанным к локтю так же, как верующие христиане носят на шее крест. Я быстро перелистал коран. Из него выпал клочок бумаги, на котором по-персидски было написано: «Стив Норман».

Бережно сложив клочок вдвое, я положил его в полевую сумку. Больше в коране ничего не было. Прощупав швы одежды убитого и вскрыв подкладку его шапки, мы тщательно осмотрели их, но ничего не нашли.

– Товарищ полковник, разрешите доложить! – сказал капитан Руденко. – При осмотре местности, кроме английских десятизарядок, нами найдена еще одна винтовка неизвестной мне системы, – он подал мне ружье, похожее на карабин или облегченную кавалерийскую винтовку. Я осмотрел его.

– Это трехзарядная скорострельная французская винтовка системы «Лебель», стреляющая медными и никелированными коническими пулями, – сказал я. – Она давно снята с вооружения французской армии, но на Востоке и особенно среди курдов, луров и бахтиар Ирана ценится как лучшее ружье.

– Так точно, – подтвердил мои слова Сеоев. – Шахсевены за одну винтовку Лебеля дают две английских или одну немецкую с придачей двух баранов.

– Что ж, мена неплохая, – засмеялся я, одновременно размышляя о том, кому же могла принадлежать эта столь высоко ценимая и так легко брошенная на поле боя винтовка? Владельцем ее скорее всего мог быть курд, бахтиар или лур, то есть наемник из кочевых племен, пришедший со своим оружием. Но тогда почему он так легко расстался со своим, столь дорого ценимым, оружием?

Руденко подал мне три или четыре трехзарядные обоймы.

– Подобрали возле ружья, около него валялись и стреляные гильзы, – доложил он.

– Хорошо бьет это ружье. Говорят, медные пули пробивают даже рельсы, – продолжал Сеоев. – Я знаю эту винтовку. Вот тут, с тыльной стороны приклада, находится винт, если его отвернуть, то внутри, в специально сделанном отверстии, должны находиться отвертка, сухая пакля и смазочное масло для винтовки…

– А ну, сержант, отверните винт, – прервал его я.

Сеоев взглянул на меня и, вдруг что-то сообразив, засмеялся. Он отвинтил широкий винт. В образовавшееся отверстие просунул палец и вытащил оттуда аккуратно сложенную кальку.

Я развернул ее. На тонкой, глянцевитой бумаге был обозначен район Фирузкуха, отмечены тоннели, виадуки, указано время прохождения поездов, число и расположение постов, район патрулирования, рода войск, количество пулеметов. На кальку были точно нанесены защитные, опорные точки, проволочные заграждения и землянки бойцов. Сокращенные надписи на английском и иранском языках сопровождали каждое обозначение.

– Точность указаний исключительна. Господа, снабжающие бандитов такими бумагами, прекрасно осведомлены о вашем хозяйстве, капитан, – свертывая бумагу, сказал я.

В течение дня в сторону Тегерана через тоннель прошли три поезда. С одним из них были отправлены в штаб нашего командования оба задержанных диверсанта.

Трое суток провел я на заставах и в расположениях охранного батальона, ночуя в землянках, знакомясь с организацией охраны и бытом солдат, после чего возвратился в Тегеран.

Столица оживлена, всюду движение, суета.

На углу площади на корточках сидит круглолицый, с плутовскими глазами человек. На его коленях – всклокоченная голова иранца. Хозяин этой головы полулежит на грязной циновке и тихо стонет. Это больной, у него болит голова, а человек, который сидит на корточках, – бродячий хаким («дохтур»), то есть доктор, как величают лекаря его пациенты. Этот хаким лечит ото всех болезней (он пускает кровь, рвет зубы, изгоняет бесов), уничтожает крыс и клопов, заговаривает от дурного глаза и прочего. Некоторые из его клиентов считают, что хаким – это «отец всех докторов» (то есть наилучший из них) и что против него иностранные врачи просто ослы и бездельники. Интеллигентные иранцы, конечно, иронически относятся к жульническим манипуляциям пройдохи и в случае заболевания идут к своим иранским или же европейским врачам, но здесь, в толще огромной, многотысячной базарной толпы, подобные «доктора» легко находят себе темных, не в меру доверчивых пациентов.