Вот это поцелуй! - Филипп Джиан Страница 52

Там она спросила меня, видел ли я, какое безмятежное у Фрэнка выражение лица, как он спокоен и расслаблен. Я ответил, что он выглядит почти как юноша.

– Он такой уже несколько дней. И знаешь почему? Он утверждает, что, если я буду продолжать расследование, мы оба попадем прямо в ад. Представляешь?

Я разложил веером корнишоны вокруг ломтей телятины, и мне пришла в голову мысль приготовить майонез – если меня за это угостят пивом или стаканчиком вина.

– Он утверждает, что это последние спокойные дни в его жизни. Прикинь? Он хочет пожить напоследок. Решил насладиться жизнью. Понимаешь, что это значит?

– Нет, Мэри-Джо. Извини, понятия не имею.

– Это значит, уже горячо.

– Говори яснее.

– Это значит, Натан, что я близка к цели. И он боится того, что я обнаружу. Вот что это значит.

Мне знакомо возбуждение, которое испытывает полицейский, напав на верный след. Нет, вам этого не понять. Мэри-Джо не держалась на ногах, но глаза ее горели, ее большие зеленые глаза блестели волшебным блеском. Вот что отличает нас от простых смертных. Эти несколько кратких мгновений славы, это чувство всемогущества, которое возносило нас к горним высотам! Вот почему мужчины и женщины брались за эту ужасную, опасную, мерзкую, плохо оплачиваемую работу, всеми презираемую и чаще всего приносившую жестокое разочарование… Ради этих нескольких мгновений благодати, ради этого чистого и безмерного наслаждения, с которым не может сравниться ничто на свете!

– Ну так действуй! – сказал я и взял ее за плечи. – Ты не нуждаешься в его разрешении. Ведь мы с тобой – охотники-одиночки, так? Ах ты, счастливица! Ты сейчас паришь на своем маленьком облачке, да?

Скольких я знал таких, как она? Да, я знавал таких полицейских, у которых это было в крови, которые никогда не прекращали поиски, без колебаний жертвуя собственным благополучием. Но таких было немного.

Я сжал ее в объятиях. Я гордился ею. Я говорил себе, что чем быстрее она покончит с этой своей историей, тем быстрее мы сможем заняться другим делом, тоже очень и очень серьезным.

– Давай, действуй, моя красавица! – прошептал я ей на ухо. – Не теряй времени даром.

Но она была как в нокауте. Она отстранилась от меня со вздохом, в котором слышалось раздражение – мол, сейчас слишком жарко. Думаю, она слишком увлеклась амфетаминами. Потом она отправилась к себе в комнату и растянулась на постели, сказав, чтобы мы ее не ждали.

– Ты знаком с этой девицей, ее новой приятельницей? – спросил меня Фрэнк. – С этой Ритой? Что-то она мне не особо нравится, между нами говоря… Немного странноватая, да? Так вот, она посоветовала Мэри-Джо не ужинать. Я не хочу вмешиваться в эти дела, сам понимаешь.

У Фрэнка, напротив, был зверский аппетит. Волосы у него были влажные, легкий халат распахнулся на груди и открывал взору седеющие завитки; он сидел босой, с голыми коленями и воздавал почести жаркому, запивая его большими стаканами вина (мы уже почти прикончили вторую бутылку). Фрэнк все время улыбался, и я спросил, все ли в порядке.

Он добродушно пожал плечами:

– Я полагаю, с моей карьерой покончено. Тебе известно, что мы стали посмешищем для всего университета? Надо бы тебе как-нибудь прийти и посмотреть, чем она занимается. Результат превзошел все мои ожидания.

– Ты мог бы избавить ее от этого. И от бесполезной работы. Ты же понимаешь, что она в итоге найдет то, что ищет. Ну ты же ее знаешь!

– Но, старина, подумай о последней сигарете осужденного на казнь. Говорят, эта сигарета – лучшая из всех, что были выкурены за всю жизнь. И это правда. Подумай об этом.

– Что за тайны, Фрэнк? В какие игры ты играешь, а?

Улыбка с его лица так и не исчезла. Она уже не была такой сердечной, но словно застыла. Не отвечая на мой вопрос, Фрэнк наполнил стаканы.

Я настаивал:

– Что, действительно есть чего бояться?

– О да, есть, есть чего бояться. О да!

– Тебе что, угрожают? Послушай, Фрэнк, я ведь не какой-то там торговец велосипедами. Тебе в голову не пришло, что я мог бы тебе помочь? Что мы с Мэри-Джо могли бы тебе помочь?

– Она могла бы мне помочь, если бы не совала свой нос куда не надо. Она могла бы, но увы. И это не слишком здорово для меня… Ну, что ты на это скажешь?

– Не знаю. Но поставь себя на ее место. Ведь ты далеко не идеальный муж.

– А что такое «идеальный муж»? Что это, в сущности, такое, а?

– Я подумал, что, может быть, есть такие вещи, о которых ты, Фрэнк, не хочешь с ней говорить. Сам посуди. Но ты мог бы поговорить об этом со мной.

Он хихикнул.

Я улыбнулся ему, встал из-за стола и пошел посмотреть, что поделывает Мэри-Джо, пока он лил тонкой струйкой растительное масло на салат, обретая в этом занятии утраченный душевный покой.

Мэри-Джо спала; видимо, уснула, как только упала на кровать. Какое-то время я задумчиво смотрел на нее, потом снял с ее ног башмаки. Выключил маленький вентилятор, который дул ей прямо в лицо, так недолго и простудиться. Когда я вырубил свет, она начала тихонько, почти весело похрапывать. Тут я вдруг подумал, что ни разу не провел с ней целую ночь. Да, мы никогда не спали вместе в одной постели. И почему-то только теперь это пришло мне в голову, и я удивился, что раньше никогда об этом не думал.

Вернувшись к столу, я сообщил Фрэнку, что Мэри-Джо спит, и он доел телятину. Потом мы покурили травку – Мэри-Джо покупала ее на углу у психа-китайца, но она была гораздо хуже той, что продавала Жозе. В доме напротив, на том же этаже, двое гонялись друг за другом по комнатам, а этажом ниже мужчина смотрел телевизор, немного подавшись вперед. Ночь пахла акацией и расплавившимся за день асфальтом, теплый воздух медленно просачивался в комнату через окно. Фрэнк обмахивался веером, а я смешивал коньяк с содовой. Мы беседовали о защите свидетелей.

– Защита свидетелей! Черта с два! – восклицал Фрэнк. – Какая, к дьяволу, защита?! Преступников выпускают на свободу через две недели! Не рассказывай мне сказки!

Да, мы выходили из доверия, с каждым днем все больше и больше. Я просто констатировал этот факт.

С тех пор как двенадцатилетние мальчишки стали совершать налеты на банки, тюрьмы были готовы лопнуть, как переспелые плоды. Нас просили подавлять, и мы подавляли. Превосходно. Да, но что делалось в это время на другом конце города? Что я мог сказать Фрэнку в ответ? Общество трещало по всем швам, даже на уровне школы и семьи. Чем больше власть пыталась взять все в свои руки, тем больше краснело небо от зарева пожарищ (не говоря уже о том, что рушились дома, взлетали на воздух мосты, а какие-то психи взрывали себя посреди толпы). И люди утрачивали к нам доверие. Они больше не верили в нас. Как можно было на них за это обижаться? На месте городов возникали какие-то дикие джунгли, война стучалась в двери, таяли наши радужные надежды на благополучие и справедливость, которые мы питали на заре нового тысячелетия, они улетучивались, оставляя у нас над головами пелену мрака, и как после этого можно было обижаться? Фрэнк смотрел на меня со злобной улыбкой, и я никак не мог найти слова, чтобы переубедить его. Я вспомнил, что говорил мне Вольф: «Уже хорошо, что ты сам понял, в какой хаос ввергли нас некоторые». Не так важно, что я не находил слов. Когда мне доводилось говорить с Вольфом на эту тему, я всякий раз ощущал, что становлюсь как бы меньше ростом и мне приходится смотреть на него снизу вверх.