Лондонские сочинители - Питер Акройд Страница 51

— Простите?

— Я дал клятву никогда не разглашать имени моего покровителя. Вы требуете, чтобы я нарушил ее и тем обесчестил себя?

— Боже сохрани.

Айрленду послышалась в этих словах ирония, и он метнул на Стивенса злобный взгляд, но тут заговорил Ритсон:

— А не согласится ли сей джентльмен предстать перед нами конфиденциально, без огласки?

— Я не говорил, что это джентльмен.

— Не джентльмен?

— Не поймите меня превратно. Я всего лишь подчеркиваю, что не указывал, какого пола мой покровитель.

— Согласится ли это лицо, какого бы оно ни было пола, предстать перед нами при условии сохранения строжайшей тайны?

— Мой покровитель уехал за границу. В Эльзас.

— По какой надобности?

— Эта история настолько нарушила его душевный покой, что жизнь в Лондоне стала ему невыносима.

— Все складывается крайне неудачно, мистер Айрленд.

— Ничего не поделаешь, мистер Стивене, таковы обстоятельства.

В дверь вдруг постучали.

— Позволите? — Сэмюэл Айрленд вошел в зал и поклонился членам комитета. — Я его отец. Здесь не судебное заседание. Я имею право присутствовать. — Он стал рядом с сыном и улыбнулся. — Уильям Айрленд, не сомневаюсь, уже развеял даже малейшие подозрения относительно моей причастности к этому делу. — Он явно слышал все, что говорил Уильям. — Сообщил ли он вам что-либо о своем патроне и благодетеле?

— Ваш сын действительно упомянул такую персону, — ответил Стивенс. — Однако еще не доставил нам удовольствия узнать ее имя.

— Имени я вам назвать не могу, сэр. Но могу подтвердить существование этого джентльмена. Я видел его собственными глазами, — заявил Сэмюэл Айрленд. Уильям покосился на отца и чуть заметно покачал головой. — Росту он среднего, на левой щеке шрам, полученный, как он сам мне рассказывал, на соревновании лучников. Когда говорит, слегка запинается, — полагаю, по причине застенчивости.

— И где же проживает сей примечательный господин?

— Думаю, что обитает он в Среднем Темпле. Наверняка сказать трудно…

— Как вас понимать, сэр?

— Мой сын конечно объяснил вам, что человек этот сторонится всех и вся. А ныне вообще пребывает в чужих краях. Если не ошибаюсь, он как-то упоминал Эльзас.

После этого Ритсон принялся подробно расспрашивать Сэмюэла Айрленда об особенностях найденных рукописей Шекспира и их происхождении. Тот охотно расписывал свое изумление и восторг, нараставшие по мере того, как сын приносил в магазин все новые старинные бумаги:

— Вот уж поистине — манна небесная, господа. И сытого перенасытила. [121]

— Очень шекспировская фраза, сэр.

— Только глаза никак не могли насытиться, и чем больше видели, тем больше хотелось еще и еще.

На протяжении всей беседы с Айрлендом-старшим Ритсон пристально наблюдал за Уильямом, но тут повернулся к Сэмюэлу:

— А скажите-ка нам вот что, мистер Айрленд, только попросту, без пышных словес. Как по-вашему, находки эти — действительно то, за что их выдают? Подлинные произведения Шекспира?

— Вопрос сей не для торговца книгами.

— Простите, пожалуйста. Я проявил нетактичность?

— Разве я вправе высказывать свое суждение в подобных делах? — Сэмюэл Айрленд в нерешительности смолк. — И все же, по некотором размышлении, отвечу: да, я уверен, что рукописи эти самые что ни на есть подлинные. Скажу не без гордости: глаз у меня наметанный. И я сразу обратил внимание на нить, скреплявшую листы. Очень старинная нить. Доказательство, быть может, не слишком весомое, но…

— Но достаточное?

— Достаточное для того, чтобы убедить меня: такое мой сын не смог бы сотворить. — Он бросил взгляд на Уильяма. — Написать «Вортигерна»? Об этом и помыслить невозможно, не то что в это поверить.

* * *

Как только они вышли с Уорик-лейн, Уильям повернулся к отцу:

— Зачем вы наплели небылиц про моего покровителя?

— А ты зачем? Сильно сомневаюсь, что она уехала в Эльзас.

— Не важно, куда она уехала. Она к ним не явится. — Какое-то время они шагали молча. — Не надо было лгать, отец. Это на вас непохоже.

— Решил прийти тебе на подмогу, Уильям. Ты снял подозрения с меня, и правильно сделал, вот и мне захотелось поддержать сына.

— Но это приведет лишь к новой лжи. Вам нужно было вообще держаться в стороне от этой истории.

— Она ведь и меня касается.

— Но не до такой же степени, чтобы кривить душой. Надо думать, прежде чем говорить. А вы, отец, только напустили еще больше туману. Человек со шрамом на лице? Заика? Теперь мне придется считаться с этим насквозь вымышленным персонажем. Это усложняет дело. Создает лишнюю помеху. — Он провел рукой по лицу и, сам того не замечая, тяжело вздохнул. — Неужели вы не понимаете, как ужасно мое положение?

— Прости, если я доставил тебе лишние огорчения, Уильям.

— У меня такое чувство, будто земля уходит из-под ног. Если вы считаете возможным лгать от моего имени, на что же тогда мне опереться?

— Неужто все настолько серьезно?

— А вы верите, отец, что рукописи подлинные?

— Конечно, верю. Зачем об этом спрашивать?

— Тогда зачем мешать правду с выдумками? Зачем мутить чистый родник? Неужели вам непонятно, что он превратится в выгребную яму?

Но Сэмюэл Айрленд уже начал злиться на сына за неуместные, как ему казалось, упреки. Позже он пожаловался Розе, что Уильям отчитал его, как малого ребенка.

— У меня душа не на месте, Уильям, мутится ум. Не имею покоя ни днем, ни ночью [122]— до того вся эта история меня расстраивает.

— Очень сожалею, отец. Я вовсе не хотел доставить вам неприятности. Я вас глубоко почитаю.

— Не очень-то в это верится, Уильям. Своими резкими замечаниями ты ранишь меня в самое сердце. Я невыносимо страдаю.

У Уильяма вырвался громкий крик, вернее, вой или вопль, распутавший прохожих Сэмюэл удивленно уставился на сына:

— В чем дело, скажи на милость?

— Да ведь я стремился только угодить вам! — Подгоняемый отчаянием, он остановил фаэтон. — Едемте, отец. Немедленно.

Путь был недолгий; Уильям молча смотрел в окно на знакомые улицы и переулки. Едва они прибыли на Холборн-пассидж, он ринулся в лавку, побежал наверх в свою комнату, и захлопнул дверь. Отец остался ждать внизу. Все его тело покрылось легкой испариной. Он провел рукой вдоль полки с надписью «Инкунабулы», там стояли первые издания старинных книг. Отчего-то он как заведенный мурлыкал себе под нос припев из оперетты «Музыкальный угольщик»: «Домик-крошечка. Домик-крошечка. Кто же, кто в этом домике живет?»