Царские сокровища, или Любовь безумная - Валентин Лавров Страница 50

— Владимир Федорович, сами пьете, а другим не предлагаете? Аромат до вражеской территории, поди, дошел…

Джунковский обрадовался:

— Кофе хочешь? Полковник, куда же вы в окно? У нас двери есть. Ну сколько в тебе детства!

Соколов легко перемахнул через подоконник, поинтересовался:

— Чем с утра заниматься будем?

— Поеду к бунтарям — в пятьдесят восьмой полк.

Соколов посоветовал:

— Их надо скорей в штыковую атаку посылать, сразу вся дурь сойдет.

Джунковский охотно согласился:

— Да, проверенный педагогический прием, — и пригласил: — Хочешь, поедем со мной.

Соколов обрадовался:

— С удовольствием! Ты, Владимир Федорович, как всегда, верхом? Прикажи, чтобы и мне заседлали. Когда-то в Преображенском полку первым наездником был, — засмеялся, — а ныне вельми корпулентным стал, как бы коню хребет не сломать.

— Подберем, Аполлинарий Николаевич, конька под твою стать.

Вскоре оба друга верхами отправились к мятежному полку. Неподалеку затарахтел аэроплан, затем стрекозой взмыл в голубое небо. В воздух поднялся «Фарман».

— У тебя в дивизии есть самолеты? — удивился Соколов.

Джунковский тяжело отдулся:

— Да, аэроплан ни от врагов, ни от друзей не утаишь! Для воздушной разведки в состав дивизии вошел девятый корпусной ВО — воздухоотряд. В нем, кроме трех воздушных шаров, есть два биплана «Фарман».

Соколов возмутился:

— И ты, ваше превосходительство, молчишь? Это сущее безобразие!

— Может, это военная тайна, — рассмеялся Джунковский. — Особенно для тебя, Аполлинарий Николаевич. Ведь ты без самых опасных приключений и дня прожить не можешь.

— Какая тайна? Прокатиться на аэроплане над вражеской территорией — мое любимое занятие. Две-три бомбочки в подарок врагам сброшу.

— Аэроплан не угробишь?

— Он бы меня не угробил, а я его лелеять буду.

Джунковский пообещал:

— Сегодня дам указание командиру воздушного отряда полковнику Виктору Владимировичу Ильченко. Сам — высоченный красавец, характером — былинный герой. Страха не ведает. Я тебя с ним познакомлю. Боюсь, его уговорить не удастся, он очень аэропланами дорожит.

Соколов хохотнул:

— А я и не собираюсь уговаривать: добром не даст полетать, так я этот «Фарман» силой захвачу.

* * *

Пятьдесят восьмой полк был построен на довольно просторной площади, как раз перед бивуаками, в которых он был размещен.

Соколов, желая как бы оставаться в тени, заехал позади строя, не спеша и с явным удовольствием дал хода коню.

Джунковский, в свою очередь, гарцевал перед строем на резвом молодом кабардинце. Придержав за узду скакуна, остановился возле дивизионного оркестра, бодро и громко поздоровался.

Солдаты, хотя без обычной веселости, отвечали.

Джунковский поехал вдоль рядов, с нарочитой пристальностью всматриваясь в лица, словно пытаясь получить ответ на вопрос: «Ну, братцы, как ваше настроение? Боевое? Или бунтовщицкое?»

Солдаты вели себя пристойно, лишь редкие глядели на командира дивизии исподлобья, словно вызывающе.

Джунковский кивнул стоявшему рядом начальнику штаба:

— Дайте приказ! — Поправил очки, напрягая голос, зачитывал гневные строки, написанные минувшей ночью.

Солдаты внимательно слушали. Джунковский дошел до заключительных строк, выкрикнул их в эту непокорную солдатскую массу:

— «Да будет стыдно тем, кто принимал участие в оскорблении полковника Элерца, тем, кто посмел арестовать заслуженного русского офицера, принявшего за нашу великую Отчизну множество ран. И вознаградит Бог замечательного сына великой России за все перенесенное им унижение! Да пожелаем Александру Васильевичу Элерцу — гордости нашей армии — новых боевых успехов!»

И в этот момент, при гробовой тишине, откуда-то из задних рядов батальона, стоявших как раз перед Джунковским, кто-то негромко, но явственно произнес:

— Все вы иуды! На осину вас…

Кровь бросилась в лицо боевому генералу. Посмотрев по направлению говорившего, Джунковский крикнул:

— Мы иуды? Любопытно знать, почему говоривший приравнял нас — я так понимаю, офицеров дивизии — к евангельскому негодяю? Выходи, говори смело. Перед всеми обещаю, что волос с твоей головы не упадет, не буду тебя преследовать. Ну, храбрец, где ты?

Ряды не шелохнулись, никто не отозвался. Джунковский сквозь зубы произнес:

— Очевидно, говорил трус! Только прячась за спины своих товарищей, он может проделывать свои гнусные делишки.

И вдруг раздался могучий голос Соколова:

— Господин генерал, этот рядовой хочет выйти из строя, однако стесняется. Позвольте явить его свету?

Граф соскочил с коня, вошел в строй и вытащил оттуда крикуна. Им оказался рыжеголовый, невысокого роста мужичок с продавленным, как у сифилитика, носом и узким лбом. Смотрел он исподлобья, ожидая теперь для себя самого страшного наказания.

Соколов оторвал от земли крикуна и, держа одной поднятой рукой вверху, понес вдоль рядов. Тот стал вертеться, размахивать руками и ногами, пытаясь вырваться из железной хватки богатыря. При этом коснулся лица Соколова. Граф внутренне разъярился, но сдержал себя, лишь ткнул солдата кулаком в ухо, отчего тот сразу же обмяк и уже больше не трепыхался.

Крикун был поставлен перед строем. Соколов обратился к Джунковскому:

— Ваше превосходительство, позвольте этого отважного героя покатать на каруселях?

Джунковский неопределенно хмыкнул, опасаясь очередной выходки гения сыска, которая могла бы подтолкнуть солдат на открытый бунт.

Соколов приложил руку к фуражке, бодро отчеканил:

— Спасибо, ваше превосходительство! За отличную и верную службу этот солдат премируется катанием на карусели.

Полк затаил дыхание. Соколов вдруг скомандовал рыжему солдату:

— Руки вперед — ставь!

Крикун, оттопыривая короткие пальцы, выставил руки вперед. На его лице было написано недоумение.

Соколов ухватил руки солдата у запястья, рванул крикуна в сторону и стал его вращать по кругу. Ноги солдата взлетали выше головы. Полк от удовольствия разинул рты, Джунковский несколько растерялся.

Крикун захрипел:

— Отпустите, не буду больше…

Соколов выполнил просьбу, отпустил крикуна. Тот кубарем покатился по земле. Пытался подняться, но неуклюже взмахивал руками и снова валился на землю.

Солдаты умирали со смеху. Соколов вдруг помахал ладонью возле своего носа и приказал: