Тень твоей улыбки - Мэри Хиггинс Кларк Страница 5

Моника жила на первом этаже реконструированного таунхауса на Восточной Тридцать шестой улице. Ей казалось, что поселиться в квартале с такими домами – все равно что вернуться в девятнадцатый век, когда все дома из бурого песчаника были частными особняками. Ее квартира размещалась в задней части здания, а это означало, что она имеет исключительное право пользоваться маленьким патио и садом. В теплую погоду она, сидя в патио в купальном халате, наслаждалась утренним кофе или вечерним бокалом вина.

После спора с секретаршей Нэн по поводу Майкла О’Кифа, ребенка, у которого был рак мозга, Моника решила прогуляться домой пешком, как часто делала. Она уже давно поняла, что пройти милю с работы до дому – это хорошая разминка, а также возможность снять напряжение.

Столь же хорошо действовала на нее стряпня после рабочего дня. Повар-самоучка, Моника обладала кулинарными талантами, о которых среди ее друзей ходили легенды. Однако ни прогулка, ни превосходные паста и салат, которые она приготовила себе в тот вечер, не избавили ее от гнетущего чувства, что над ней сгущаются тучи.

«Это все из-за ребенка, – решила она. – Мне надо завтра выписать Салли, но если даже я проверю ДНК и выясню, что Рене Картер не является ее биологической матерью, что это докажет? Мой папа был приемным ребенком. Я почти не помню его родителей, но он всегда говорил, что не может себе представить на их месте кого-то другого. Фактически он перефразировал слова Алисы, дочери Тедди Рузвельта. Овдовев, Рузвельт повторно женился, когда Алисе было два года. Когда ее спросили о мачехе, Алиса без колебаний ответила: “Она была единственной матерью, которую я знала или хотела бы знать”. Правда, повторяя эти слова и питая к приемным родителям такую же любовь, как Алиса Рузвельт к воспитавшей ее мачехе, папа всегда интересовался своими настоящими родителями, – размышляла Моника. – В последние несколько лет своей жизни он был этим прямо-таки одержим».

Салли привезли в отделение неотложной помощи в тяжелом состоянии, однако признаков жестокого обращения не было, и кормили ее, по-видимому, хорошо. И разумеется, Рене Картер была не первой матерью, поручающей своего ребенка заботам няни.

Еще одним поводом для беспокойства была перспектива подтвердить излечение рака мозга у Майкла О’Кифа. «Я не верю в чудеса», – с жаром говорила себе Моника, но не могла забыть, что осмотр подтвердил неизлечимую болезнь Майкла.

С удовольствием поглядывая на предметы обстановки своей квартиры, она не спеша лакомилась ломтиками свеженарезанного ананаса и отпивала кофе из маленькой чашки.

Вечер выдался прохладным, она включила газовый камин и уселась поблизости в мягкое кресло, рядом с круглым обеденным столиком. Мерцающие языки пламени бросали отсветы на старинный обюссонский ковер, гордость ее матери.

Внезапно тишину нарушил резкий телефонный звонок. И хотя Моника страшно устала, она вскочила на ноги и бросилась к телефону, зная, что это может быть звонок из больницы по поводу одного из ее пациентов. Сняв трубку, она уже говорила: «Доктор Фаррел слушает», не успев даже понять, что звонят с ее частной линии.

– Надеюсь, доктор Фаррел в порядке, – послышался насмешливый мужской голос.

– Да, в полном порядке, Скотт, – холодно ответила Моника, несмотря на то что голос Скотта Альтермана встревожил ее.

Тон сменился на серьезный.

– Моника, мы с Джой помирились. Все было неправильно. Теперь мы оба это понимаем.

– Жаль, – сказала Моника. – Только учти, что все это не имеет ко мне никакого отношения.

– Это имеет к тебе самое прямое отношение, Моника. Я втайне от всех побывал в президентском сыскном агентстве. Одна первоклассная юридическая фирма на Уолл-стрит предложила мне сотрудничать с ними. Я согласился.

– Раз так, ты, надеюсь, в курсе, что в Нью-Йорке живут восемь или девять миллионов человек. Подружись с любым из них или даже со всеми, только оставь меня в покое.

Моника повесила трубку, но, расстроившись, не смогла усидеть на месте. Она убрала со стола и допила кофе, стоя около мойки.