Проказы разума - Алексей Макеев Страница 5

– А я вчера вечером в магазин пошел, вернулся домой, вроде бы все нормально было, а потом вдруг левая сторона тела онемела. Раньше никогда такого не случалось, я испугался, вызвал «Скорую». Вот меня сюда и привезли.

– Так, значит, вас тоже этой ночью в больницу доставили? – уточнил я.

– Ну да, – подтвердил Георгий. – Сначала меня в реанимацию положили. Через полчаса вон Леонида привезли. Мы так рядом с ним почти сутки и пролежали. А несколько часов назад нас сюда в одну палату перевели… Ты, может быть, кушать хочешь, а то ужин-то уже прошел. Но я могу сходить в столовку, попросить для тебя чего-нибудь перекусить.

Георгий спустил ноги с кровати, но я его остановил:

– Нет, спасибо, у меня это… до сих пор… – Я изобразил, будто меня рвет, да так удачно, что Георгий поморщился.

– Ну, как знаешь, – развел он руками и снова забрался на кровать.

– Где здесь умыться можно и в туалет сходить? – поинтересовался я, привстав.

– А вот, как выйдешь… – Леонид с помощью жеста изобразил некую загогулину, – сразу с правой стороны будет дверь.

– Благодарю! – Я сел на кровати, взял висевшее на спинке койки полотенце, привставая, обернул его вокруг бедер и босиком пошлепал в указанном направлении.

Наша палата оказалась не палатой, а лишь частью ее. В целом же палата состояла из «предбанника», санузла и двух боксов. Один бокс, наш, был трехместным, соседний – двухместный.

Надо отдать должное, городская клиническая больница была приличная, во всяком случае, в неврологическом ее отделении не так давно был сделан хороший ремонт, все стены еще чистенькие, на полу лежал новенький линолеум, в санузле – новенькая кафельная плитка, кран, новые же раковина, унитаз и душ с поддоном, закрывающийся голубенькой занавеской.

Я умылся, оправился, а когда вернулся в палату, меня ждал сюрприз – кто-то уже принес пакет с моими вещами. Наконец-то у меня появилась одежда – темно-синяя рубашка, черные брюки, а самое главное – мобильник. Сейчас в больнице я, как никогда, ощутил свое одиночество. Были бы жена и дети, они бы позаботились о том, чтобы обеспечить меня в больнице всем необходимым, а так даже зубную щетку принести некому. Впрочем… есть у меня одна девица по имени Настя, которая может принести мне то, что мне нужно. Тем более что у нее имеется ключ от моей квартиры.

Я позвонил девушке, вкратце рассказал ей свою историю, без прикрас, разумеется, она, слушая мой рассказ, поохала, поахала, повздыхала, выражая таким образом сочувствие, ну а потом, как я и предполагал, согласилась заскочить ко мне домой, взять из указанных мною мест в квартире туалетные принадлежности, нижнее белье, спортивный костюм, перочинный нож, еще кое-какие мелочи и принести на следующий день, в воскресенье, ко мне в больницу. Еду, разумеется, заказывать не стал, Настя девочка большая, сама сообразит, что нужно. На этом я, распрощавшись с Настей, отключил телефон.

Примерно в девять часов вечера в нашу палату, вернее, в соседнюю часть ее, ранее пустовавшую, привезли еще двух пациентов. Трагический случай – оба относительно молодые и оба парализованные. Одному было лет пятьдесят – небритый, с седоватыми всклокоченными волосами, безумным, даже демоническим взглядом, он всем своим обликом напоминал черта, только что выскочившего из преисподней. Второму вообще было тридцать три года. Красавцем он не был. То ли узбек, то ли таджик, то ли киргиз, лицо у него было круглым, узкоглазым и приплюснутым, словно в детстве его ударили по физиономии сковородкой, от чего черты лица расплылись. Мужика, смахивавшего на черта, звали Горелов Петр, таджика – Исмаилом Рахимовым. Их имена, фамилии и возраст я узнал, заглянув в соседний бокс, где и прочитал на прикрепленных к кроватям табличках их исходные данные.

Затем я вышел в коридор прогуляться по неврологическому отделению, но был изгнан оттуда сидевшей на посту – длиннющей стойкой с несколькими столами за ней – строгой медсестрой.

– Молодой человек! – завидев меня, воскликнула молодая женщина. – Вы только что из реанимационного отделения! Чего вы шатаетесь по коридору? Немедленно в кровать! Вам вообще нельзя делать никаких резких движений, не говоря уже о том, чтобы шататься по больнице!

– Извините! – пробормотал я, покорно развернулся и вновь отправился в палату на свою кровать.

Едва лег, как в комнату притащился какой-то странный тип. Это был мужик лет под шестьдесят. Пышная седоватая борода и усы, густая шевелюра, голубые глаза, мощные надбровные дуги, прямой нос. Одетый в байковую полосатую пижаму, он шел, сильно сгорбившись, уставясь в пол, шаркая ногами, всеми своими скупыми движениями напоминая механического человека. Он двигался, словно по заданной программе. Мужчина зашел в небольшое пространство между спинкой кровати Георгия Сухарева и кроватью Леонида Шутова и остановился у тумбочки последнего так, словно у него вдруг кончился завод. Он стоял пять секунд, десять, и я наконец не выдержал.

– Эй, мужик, тебе чего? – спросил я басом – всегда побаиваюсь странных типов.

Он молча повернул в мою сторону голову и посмотрел на удивление ясным пронзительным взглядом своих голубых глаз. Мужик будто смотрел в мою душу и видел всю ее подноготную.

Меня передернуло. В палате никого, кроме нас, не было, и в этот момент, к счастью, вошли вернувшиеся с вечернего моциона, который совершали по коридору неврологического отделения, Леонид и Георгий.

– Эй, Витя, Витя! – проговорил Георгий Сухарев, приближаясь к странному бородатому субъекту, и похлопал его по плечу. – Ты не из этой палаты. Давай, давай, разворачивайся и топай к себе.

Мужик, потоптавшись на месте, покорно развернулся так, словно все его тело, кроме ног заклинило, и двинулся в обратном направлении.

– Идем, я тебе покажу, где твоя палата. – Георгий двинулся следом за ним.

Леонид сел на свою кровать, взял с тумбочки яблоко и, откусив от него, пояснил:

– Это Виктор, кажется, его фамилия Протасов, он тоже сегодня в наше отделение поступил. Ни черта не помнит. Все палаты обойдет, пока свою отыщет.

– Да-а, весело здесь у нас, – проговорил я мрачно: лежать в неврологическом отделении городской клинической больницы № 1020 мне очень не нравилось.

Ближе к ночи мне стало значительно легче. Мир уже перестал рушиться в моих глазах, он лишь заворачивался в воронку, когда я заводил глаза вправо или влево, но это уже было значительным облегчением для меня.