Княжий сыск. Последняя святыня - Евгений Кузнецов Страница 48

— Человек с Твери прибыл, — продолжил дворский, — назвался Одинцом. Ждёт в сенях.

— Ишь ты — человек! Морда мужичья… Ну, прибыл, и хорошо! Проведи его в задние комнаты, пусть ожидает. Челов-е-ек…

Давненько Одинцу не доводилось бывать в княжеских чертогах. Даже и подзабывать стал, что люди этак-то могут жить. В тепле, в покое, среди красоты: стены и потолок небольшой палаты, куда привёл его дворский, были сплошь расписаны яркими, прихотливо переплетающимися узорами, цветами и травами, а большая, не по комнате, печь выложена глазурованными плитками-изразцами булгарской работы.

— Один явился? — князь Иван возник за Сашкиной спиной, как привидение, не иначе — из потайной двери. Задумавшийся Одинец вздрогнул от неожиданности. Но быстро оправился:

— Один…

Поклонился.

Князь, успевший занять излюбленное место с края стола возле самого окна, досадливо морщился, разглядывая далёкий от свежести наряд Александра, затем неодобрительно сказал:

— Мог бы прежде в баню сходить, нежели во дворец переться.

— Я прямиком из Твери сюда. Прости, государь.

— Тверской князь в городе или стрекоча дал?

Сам Иван Данилович не стал дожидаться битвы за Тверь, уехал из ордынского стана до полного окружения города и последующего приступа. Что там делать? На костях плясать? Это было не в привычках его осторожной натуры, он не любил доводить всё до крайности. Кроме, конечно, дел, приносящих явный барыш.

— Неделю назад князь Александр съехал в Торжок. Народ поговаривает, что оттуда он в Псков собирался. Его младших братьев да матушку новгородцы в крепость Ладогу пустили. А его нет. Опасаются ордынцев сердить.

— Сбежал, значит, — брезгливо процедил Иван Данилович, хотя сам при подобных обстоятельствах поступил бы точно так же. — А ты урок свой выполнил?

— Старался, как мог, — Одинец тщательно подбирал слова, — да ведь там такое творилось! Дружинников твоих в сельце Яскино погубили. Там же и схоронены, сам видел. И сделал это приказчик купца Рогули — Силантий…

Князь отмахнулся:

— А рукопись? Видел её?

Эх, сказать бы, мол, знать не знаю, ведать не ведаю, в глаза не видал. Одинец набрал в грудь побольше воздуха:

— Видел.

— И где она?

— Рукопись опять у князя Александра… Я пытался…

— О, Боже! Он пытался! — Иван Данилович воздел руки вверх, как будто действительно обращался к Богу. — Он пытался! Он пытался! Слушай, друг ситный, почему ты всегда проваливаешь любое поручение?!! — руки с грохотом опустились на стол, а сам князь вскочил и навис над Александром. Как ему удавалось производить такое впечатление неизвестно: он был на голову ниже стоящего навытяжку Одинца.

— Смилуйся, государь, я же там один был. А их-то вон сколько, тверяков: и приставы судейские, и дружинники… Да и от Рогули люди мешались. Рогулю-то бы надо взять за цугундер…

— Слышать ничего не желаю, — князь брал взвинченным голосом уже верхи, — и не приплетай сюда Рогулю своего. Ты думаешь, я не понимаю, почему ты его чернишь?!! Столкнулись два барана из-за овечки… То один на другого жалится, то другой. Так вот, запомни: доносчику — первый кнут!

— Государь… — заторопился Одинец, — я список с той рукописи привёз. Вот он.

Оттопырив губу, князь принял поданный Сашкой список: в отличие от подлинной рукописи эта представляла собой стопку листов, схваченных по левому краю суровой ниткой. Князь перелистал самодельную книжицу. Лицо его потемнело:

— Что это?

— Список… копия значит… по-гречески писана.

— И на кой чёрт мне эта копия? Греческому языку учиться? Так это без надобности. Сейчас по-русски прикажу холопам, и они тебя самым русским образом выпорют на простой русской конюшне. Эй, кто там?

Князь распахнул дверь, через которую сюда входил Одинец. В полутемных сенях маячили два темных пятна — караульные:

— Гнать со двора!

И добавил, когда Одинца уже выволакивали из палаты, почти повалив на пол, хотя он и не думал сопротивляться:

— Вот тебе мой суд: завтра у Рогули крепостная записка на тебя будет. На два года в кабалу к нему пойдёшь. За поклёп и клевету.

Одинца так и дотащили до ворот княжьего двора, загнув его руки назад выше головы, отчего ему пришлось постыдно семенить полусогнутыми ногами. Удар в спину, падение, и — вслед — в лицо пребольно прилетел твёрдый корешок рукописи. Холопы засмеялись:

— Свезло тебе, мужичок! С прибылью с княжеского подворья уходишь. Читай больше, умнее станешь. Га-га-га…

* * *

— Да, дела невесёлые… — сочувственно сказал отец Алексий, глядя на сидевшего перед ним нахохлившегося Одинца.

— Сволочи, — неопределённо сказал Одинец.

— Ты про кого?

— Про всех…

Встретил друга игумен со сдержанной радостью. О прошлой размолвке не вспоминали оба. Алексий снова выставил на стол уже виденный Одинцом кувшин. На этот раз Сашка отказываться не стал, кружки с кисловатым форяжским винцом он опорожнял с такой быстротой, что после третьей игумен убрал вино от греха подальше.

— Что за жизнь, — вздохнул на это Одинец, — наешься не досыта, напьёшься не допьяна. Слушай, я тут одну занятную вещицу привёз из Твери, может, хоть тебя она заинтересует?

Он подал Алексию список рукописи. Алексий с интересом залистал книгу.

— Сразу и не разберу всего, давно в греческом не упражнялся, но, похоже, вещь дельная. Оставишь мне? Перевод сделаю, авось кое-что можно в наши летописи включить.

— Сразу предупреждаю, князья-рюриковичи от этих писаний в восторг не придут.

Алексий поднял брови:

— Ишь ты, как оно! Определённо тебе яшкание с тверичами на пользу не идёт.

Увидев, как закаменело лицо Одинца, засмеялся, притворно замахал руками с красивыми тонкими ладонями боярского сына:

— Шучу, шучу, успокойся. Не пропадёт книга. Я буквально завтра собирался к митрополиту Феогносту на поклон по нашим монастырским хлопотам ехать, там её покажу. Он природный грек, оценит. Слушай, заодно и по твоему делу попрошу: пусть церковным судом вас с Рогулей рассудит.

Одинец с сомнением покачал головой:

— Вряд ли митрополит захочет слово князя Ивана отменять. И церковным судом меня судить не за что, я против веры не шёл, церквей не грабил. А если и спёр как-то по-молодости у учителя Нифонта баклажку с медовухой, так это за давностью лет уже проститься должно.

— Кстати, о стариках наших, — перевёл разговор Алексий, — тут у меня буквально неделю назад дядька твой объявлялся, про тебя вызнать хотел. Сказал, что Марья с ребятишками здоровы. Держат их в женском монастыре, от Москвы вёрст сорок-пятьдесят будет.