Княжий сыск. Последняя святыня - Евгений Кузнецов Страница 47

Самохвал рискованно помахал рукописью перед самым Сашкиным носом.

«Выхватить да — в окно?» — подумалось Одинцу. Он примерился: окно было узковато. Да и на улице вполне могли оставаться стражники.

— Ладно, — окончил Самохвал, слегка остывая. Коробку он любовно поглаживал, на среднем его пальце блестел новожалованный перстень с синим камешком, — под стражу я вашу шайку брать не буду. Всё одно — тюрьма закрыта, все в отъезде… Старый гриб и без того не сегодня-завтра копыта откинет. А тебе, Александр свет-Степанович, сроку даю до обеда, чтоб убраться из Твери. Даже коня своего можешь взять. Хотя он бы и мне ой как пригодился. Но сегодня я добрый. И мы в расчёте.

Он совсем было направился к выходу, но вернулся, и не успел Одинец ничего сообразить, как получил такой удар в челюсть, что в глазах закрутились огненные круги.

— Сам знаешь за что! — удовлетворённо сказал Самохвал и теперь уж точно вышел.

Светозарное будущее в один миг разбилось вдребезги, оставив лишь сладковатый кровяной привкус во рту. Александр попробовал языком зубы, вроде целы, будет с чем возвращаться в Москву. Ну, Самохвал, ну, дока… Провёл как младенца…

Одинца захватила такая обида на себя, что горше не бывает. Плохо сознавая, что делает, он нашарил шапку и выскочил из горницы. Самохваловой дружины на дворе уже не было.

Сухой морозный воздух хоть сколько-то освежил его, привёл в чувство. Александр набрал полные пригоршни снега, погрузил в них пылающее лицо. Огляделся: он стоял посредине улицы, вокруг сновали люди, иногда прокатывали сани, обдавая тем особенным теплом всегда исходящим от коней, которое не спутаешь ни с каким другим. И никому не было дела, что в центре чужого города стоит одинокая душа, в одночасье потерявшая все надежды.

Одинец вернулся в избу. Онфимом в горнице уже не пахло, он вполне воспользовался неожиданным отсутствием внимания к себе и, скорее всего, наматывал на ноги не первую улицу.

Ярута был на кухонной женской половине, отделявшейся от общего помещения тонкой дощатой перегородкой. Он хлопотал над хозяйкой. Старуха недвижимо лежала на устроенной там постели, спрятав руки под фартук. По впалым щекам её катились слёзы.

— Вот так и сталось с ней после гибели Милослава, сынка нашего, — у самого хозяина голос тоже дрогнул, — замрёт среди комнаты и слёзы точит. А нынче ещё и эти аспиды напугали. Матушка! — Радим ухватил клюку, стоявшую подле лежанки, требовательно стукнул в пол. — Ну, хватит! Рассиропилась… Вот погляди: не забрали меня. Чего зря пугаться? Ах, бабы, бабы, мозги куриные. Ну-ка перестань! Я тебе сказал, чтоб и не думала раньше моего помирать? А я живой ещё…

Старуха, не отвечая, размазала слезу на щеке сухонькой ладонью и продолжала лежать с закрытыми глазами. Старик, несколько успокоенный, ухватил Одинца за рукав:

— Верни-ка, Олександр, меня на лавку, а то самому не дойти. Да оладьи собери… Ты как, не сильно брезгливый? Если нет — давай их на стол.

— Наша невестка всё трескает, — усмехнулся Одинец, — дай хоть мёд, всё жрёт. Это я про себя.

— Вот и славно. Спешить нам некуда, посидим, поговорим серьёзно.

По старику выходило, что предыдущее было так, забава. Весёлый старикан Радим Ярута, обхохочешься.

— А скажи, детишки-то у тебя есть?

— Как без них? Трое. Из-за них, можно сказать, и попал сюда.

— Ну-ка?

— Под замком моя жена с детишками. Иван Данилович велел, покуда не вернусь с рукописью, в монастыре их держать.

— Ишь ты как строго! — старик воздел палец к небу. — Тоже в книгочеи записался? Да ты ешь, ешь, пока оладушки не остыли.

— Остыли.

— Ну, ешь холодными.

Старик вздохнул, как бы сожалея об упущенной возможности повкуснее накормить непрошеного гостя. Но Александру и горячими они бы не полезли в рот. Однако он всё же взял один из оладьев, стал жевать. Помогало думать. Ярута молча, с прищуром, долго смотрел на него. Одинец зацепил с блюдца добавку — разъелся помалу — отстегнул верхнюю пуговицу ворота. Ярута одобрительно сказал:

— Крепок парень. Быстро в себя приходишь.

Одинец непонятно мотнул головой: то ли соглашаясь, то ли нет.

— Помогу я тебе, парень, — неожиданно молвил старик. — Не обессудь за такую малость, но чем смогу, тем помогу: есть у меня списка с этой рукописи. Сын сделал. Мне она теперь ни к чему, а тебе, глядишь, пригодится.