Внебрачная дочь продюсера - Анна и Сергей Литвиновы Страница 48

Девушка беспрепятственно поднялась на второй этаж, где наблюдалась наибольшая концентрация киношников. По полу здесь змеились кабели разной толщины, а в импровизированной курилке на лестнице темпераментно беседовали в клубах дыма трое брутальных мужиков.

– Надо мне «фольксвагеновский» звук записать, – озабоченно говорил один.

– Брось ты, Жора! – кривился второй. – Не будь занудой. Дашь «мерсовский» звук, никто и не заметит.

– А Стеценко «фолькс» даже от «Запорожца» не отличит, – сказал третий, и все рассмеялись.

Тут мужики заметили Лесю и вопросительно уставились на нее.

– Я от Борисоглебского, – выдавила девушка. Когда она увидела околосъемочную суету, почему-то разволновалась.

– А!.. Переводчица!.. – воскликнул тот, что нелицеприятно отзывался о Стеценко (между прочим, Стеценко, по словам Вилена, звали главного режиссера ленты), и набросился на Лесю: – Где вы ходите?! Мы только вас и ждем! Вы, что ли, за простой платить будете? Или Вилен из своего кармана уплатит? (Двое других мужчин заусмехались.) А ну пошли!..

И не успела Леся даже слова вымолвить, как мужик схватил ее за руку и потащил в холл, где царила еще большая суета, чем у входа: светили софиты, пробегали девушки с одеждой на вешалках, а пара человек катила по рельсам здоровенную кинокамеру.

– Андрей Ильич! – заорал мужик молодому человеку в кепочке, который озабоченно смотрел в монитор. – Я переводчицу привел!

– Ну наконец! – откликнулся тот, не отрываясь от экрана. – Дай ей текст, пусть живо начинает работать!

– Пошли! – решительно потащил ее в другую сторону кинодеятель.

– Но я не переводчица! – воскликнула Леся, вырываясь.

– А кто? – нахмурился мужчина.

В отличие от тех вопросов, что она намеревалась задать Манировой, собственную легенду Леся детально не продумала. Ей казалось, что рекомендации от Борисоглебского будет достаточно. Леся замялась.

– Неважно! – остановил ее мужчина. – Французский знаешь?

От неожиданности она слегка оцепенела (все-таки чудные они, киношники, и какие-то чересчур стремительные!) и выдавила:

– Смотря в каком объеме…

– Давай, – опять прервал ее кинодеятель, – быстренько напиши нам в сценарии транскрипцию, а то козел Вилен по-французски, блин, корябает, а как актерам текст произносить, один хрен знает. Сам Вилен трубку не берет, а у нас группа простаивает!

Леся хотела было сказать, что Борисоглебский не отвечает потому, что хоронит Брагина, но не успела: киношник отбежал, а через секунду уже сунул ей листки с какой-то таблицей и провопил:

– Давай-давай, быстро, пиши транскрипцию! Семь минут тебе даю! Время пошло!

– А куда писать? – пробормотала ошеломленная Леся.

– Прямо сюда, в сценарий, поверх букв французских! Иди вон на подоконник сядь!

Едва Леся примостилась у окна и пробежала глазами листочки (в них, как в пьесе, был расписан диалог между героями по имени Наташа и Усатый Ажан), на площадке возникла новая фигура. Брюнетка в брючном костюме ворвалась черным вихрем в царившую на площадке суету. Она подбежала к главному режиссеру, по-прежнему скромно сидящему перед монитором, и стала потрясать перед его лицом такими же, как у Леси, листочками. Несмотря на новую прическу и грим, девушка без труда узнала в женщине актрису Манирову – ту самую, что в вечер убийства Брагина бросала в ресторане на него с Лесей злобные взгляды. Манирова закричала на режиссера звучным, хорошо поставленным голосом:

– Объясните мне, как я могу это играть?! Нет! Играть этот бред вообще невозможно! Скажите мне: как я могу это хотя бы произносить ?! Кто, кто писал эту галиматью?!

Режиссер что-то возразил актрисе – очень тихо, слов было не разобрать, кивнув при этом в сторону Леси. Манирова метнула на девушку, скромно примостившуюся на подоконнике, огненный взгляд, слава богу, кажется, не узнала ее и снова напустилась на режиссера:

– Дело не в транскрипции! Французский я и без вас, слава богу, знаю! Вы объясните, как мне это сыграть ?! Это даже выговорить трудно, не то что сыграть! – Манирова звучно и патетично процитировала: – «Я не признаю себя виновной, поэтому прошу вас отпустить меня!» Кто писал эту галиматью? Как мне ее выговорить? Объясните, как?! Хоть по-русски, хоть по-французски, хоть по-чукотски!..

Леся огляделась вокруг. Скандала никто, кроме нее, казалось, не заметил. Съемочная группа спокойно занималась своими делами: кто переставлял софиты, кто осматривал площадку сквозь глазок видеокамеры, кто вешал на стену карту – кажется, Парижа – и плакаты на французском. Двое мужиков (из тех, что курили на лестнице) снова оказались неподалеку от Леси, и один вполголоса бросил своему приятелю, незаметно кивнув в сторону Манировой:

– Звездит, клюшка.

Второй откликнулся:

– Хотя сама ни разу не звезда.

Оба засмеялись.

А режиссер между тем встал со своего места и начал что-то тихо и кротко втолковывать разъяренной актрисе. Похоже, он оказывал на ее нервы благотворное воздействие: Манирова его внимательно слушала, ни разу не перебив.

Леся глянула на часы: божечки, прошло уже пять минут из семи, отведенных ей строгим мужчиной для того, чтобы написать транскрипцию, а она даже текст не успела прочитать. Как только киношники вообще работают – в такой суете и бедламе? Как они при этом ухитряются кино делать? Леся лихорадочно пробежала взглядом листочки со сценарием.

Сцена происходила в парижском полицейском участке. Полицейский, которого в сценарии называли Усатый Ажан, допрашивал Наташу – эту роль, очевидно, и исполняет Манирова. Текст шел на французском, рядом имелся русский перевод. Загвоздка заключалась лишь в том, что никто не удосужился написать транскрипцию иноземных слов. «Неужели, – мелькнуло у Леси, – во всей съемочной группе (а здесь как минимум тридцать человек толчется) не нашлось ни одного, кто элементарный французский знает? И они всей командой вынуждены были переводчицу ждать? И в конце концов приняли за нее самозванку Лесю? А что ж Манирова не перевела – раз кричит, что французский знает? Или это у них игра такая? Или они под предлогом незнания французского работу саботируют?» Размышлять, впрочем, было некогда. Отведенные Лесе семь минут уже истекли – правда, ее пока никто не дергал.

В школе Леся ходила на факультатив и в универе вторым языком выбрала наречие гордых галлов, поэтому что-что, а как французские слова читаются, знала. А что не знала – домысливала, исходя из общих правил. Через десять минут с работой было покончено, а строгий дядька, усадивший ее на подоконник, так и не подходил. Леся оглянулась и увидела, что тот навытяжку стоит рядом с режиссером (и Манировой), и главный ему что-то тихо втолковывает. Когда инструктаж закончился, Лесин «работодатель» похлопал в ладоши и зычно крикнул:

– Внимание, приготовились к съемке! Внимание актерам – текст будете произносить по-русски!