Паутина судьбы - Валентин Пушкин Страница 47

Навстречу ему идет, белоснежно сияя зубами и всеми оттенками косметики, женщина – узкое темно-синее платье, к груди приколот микрофончик.

– Валерьян Александрович Морхинин?

Морхинин почему-то сердито узнает секретаршу Лилю, с которой он в злосчастный вечер избиения пил шампанское на брудершафт…

– Здорово, Валя, – сказал Зименков, увидев Морхинина и Лилю. – Вались в кресло, отдыхай. Виски хочешь? Или коньяка?

– Нет, не хочу, спасибо, – Морхинин вдруг почувствовал, что роскошь кабинета действует на него подавляюще, как и отношения с бывшим школьным товарищем.

– Извини, времени нет, – вроде бы виновато произнес Зименков, но тут же стал деловым до дрожи. – Значит, так, тебе нужно в долг полторы тысячи баксов на книгу. Верно?

– Верно.

Морхинин смотрел заинтересованно, писательским глазом: ловко-то как все, ух! А выражение на мордовороте у старого товарища – как будто у него полтора миллиона попросили без отдачи.

– Лиля, расписка готова?

– Конечно, Юрий Михайлович. Вот она, отпечатана со штампом нашей фирмы. Прошу вас, – продолжала Лиля, обращаясь к Морхинину, – своей рукой проставить паспортные данные, сумму прописью и подпись разборчиво.

– Один момент, – Морхинин торопливо заполнил требуемые графы расписки. – Подпись подлинная, не псевдоним, – пошутил на ходу получающий деньги Морхинин. – А то, следуя академику Веселовскому, от боярина Морхинина произошли Пушкины. Исходя из чего, я могу считать себя Пушкиным. Так что расписался-то я: Морхинин, а когда отдавать деньги время подойдет, увильну. Скажу: я вообще-то Пушкин и денег у Зименкова не занимал.

– Га-га-га! – загоготал Зименков, став немного похожим на прежнего Юрку.

– Одну тысячу пятьсот долларов США Валерьян Александрович Морхинин обязуется возвратить не позже, чем до конца ноября сего года, – не обращая внимания на шутки Морхинина и гогот Зименкова, зачитала аккуратная секретарша Лиля.

– А если вовремя не верну, ко мне домой приедут двое серьезных мужчин со шприцами, скальпелем и паяльной лампой для побуждения должника к выплате? – продолжал выпендриваться Морхинин.

– Ну ты уж слишком, – вздохнул как-то застенчиво Зименков. – В крайнем случае суд, описание недвижимости, продажа занимаемой квартиры.

– У меня нет квартиры. Только комната в коммуналке. Учти, я ведь писатель некоммерческого профиля, – Морхинин почувствовал, что еле сдерживает приступ бешенства.

Ни с того ни с сего он скрипнул зубами: вот она классовая ненависть! Черт возьми их, зятьков и сынков прежних членов верховной мафии… Теперь у них уже подросли новые зятьки и сынки, так чего горевать, что растащили страну на ломти и жируют с полным сознанием законности.

– Пересчитайте, пожалуйста, – сказал Морхинин, возвращая деньги Лиле, – а мне отдайте расписку.

– Ты чего? – забеспокоился Зименков. – Я пошутил насчет недвижимости.

– Пересчитали? – уточнил Морхинин, обращаясь снова к Лиле и не реагируя на Зименкова. – Все в порядке? Сумма возвращена полностью? А теперь прошу обратить внимание. – Морхинин аккуратно порвал расписку и сунул бумажки в карман пиджака. – Вот, Юра, я тебе ничего не должен. Я приехал просто проведать. Удостовериться в твоем драгоценном здоровье.

– Да ты чего, Валька, с ума съехал? В чем дело?

– Ни в чем. Мой, так сказать, творческий каприз. Мисс, проводите меня до двери.

Морхинин стройно направил стопы вон из кабинета бывшего школьного товарища.

– Отнимает тут время… – вслед ему громко сказал Зименков. – Писака-бумагомарака…

Дома он позвонил старшей дочери.

– Софья Валерьяновна? Бизнес-леди? Один писателишка беспокоит. С корыстными целями. Я понимаю, что с богатыми и успешными современниками лучше быть в других отношениях. Но у меня явный комплекс неполноценности перед их величием. А ведь я все-таки кормил и поил тебя до совершеннолетнего возраста.

– Чего это ты городишь, папа? – удивилась Соня и захихикала на другом конце провода. – Какие у тебя проблемы? Говори прямо, не бойся. Чем смогу, помогу, ей-богу.

– Ух, что-то ты, Сонька, сегодня добрая. Книгу нужно издать за свой счет маленьким тиражом. Обещали потом реализовать и часть денег вернуть.

– Сколько? Гм… Подъезжай.

Морхинин приехал через два дня, раньше не собрался. Неожиданно у него разболелась голова, потемнело в глазах. Тася забеспокоилась, хотела вызвать «скорую помощь». Но пришел сосед-электронщик, принес аппарат для измерения давления.

– Засучите рукав, Валерьян Александрович, – сказал он серьезно и проверил. – Повышенное. Спиртное и крепкий кофе не пить. Ни с кем не ругаться. Не писать. Таисья Федеровна, не нужно «скорую». Вот я даю таблетку. Пусть Валерьян Александрович примет, водичкой запьет. Полежит на диване час. Глазки закатит, ручки на пузе сложит и почитает себе потихоньку молитвы. Знаете?

– Ну мне ли не знать. А какие?

– Самые главные. Господи Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй мя, грешнаго… Ну и дальше «Отче наш», «Богородице Дево…» Святителю Николаю и целителю Пантелеимону.

– Тась, гляди-ка. Наш электронный мыслитель православные молитвы выучил.

– А как же. Мы с женой православные. Да где себя чувствуешь умиротворенно и благодушно, как не в церкви? Направо глянешь, налево глянешь – свои. Как бы у себя живешь. А то чуть толерантность не оправдаешь, так сразу шурум-бурум: мол, не забывайте, кто хозяин.

– Что правда, то правда. Спасибо, Рома, – Морхинин одобрительно посмотрел на молодого человека.

Когда Морхинин приехал к дочери в миниатюрный офис в глубине двора под облупившейся аркой, Соня ему выговорила:

– Звонишь, просишь деньги, а сам носа не показываешь.

– Заболел, давление подскочило. Вот если так дело пойдет, то скоро и хоронить будете. Сейчас человека похоронить – дело затратное. Так что заранее крепись. Денег уйдет – уйма.

– Хватит молоть черт-те что, папаша. Нашел тему для шуточек. Как сейчас себя чувствуешь?

– Ничего, на ногах держусь и языком шевелю.

– Языком ты при любых катастрофах болтаешь борзо. Держи конверт. Про что роман-то?

– Про хориста из оперного театра. Но не про меня, а про одного непутевого тенора… Помнишь, как я вас на утренники в театр водил? Оперу «Снегурочка» помнишь?

– «Снегурочка»… – вспомнила бизнес-леди; на ее суховатом, скупо подкрашенном лице засветилось дальнее отражение отрочества, и в голубых подобревших глазах словно полетели звездочками снежинки, а в ушах нежно запели сказочные мелодии Римского-Корсакова. – На сцене снежками бросались, когда Масленицу провожали… Как в школе после уроков… – сентиментально задумавшись, припоминала она. – И хор громко пел и плясал… А самый статный мужчина в хоре был наш папа, хоть и с приклеенной бородкой…