Белая кошка в светлой комнате - Лариса Соболева Страница 47

А тут Василиса донимала его ревностью. Если до этого он раздумывал, жениться на ней или не жениться, то своими приставаниями и нежеланием вникнуть в проблему она приблизила конец их отношений. Поначалу он пытался объяснить ей положение вещей: дескать, нельзя бросать семью друга, но она слышать ничего не хотела. Ее худенький умишко понимал однозначно: Фрол присмотрел жену Огарева, намеренно подстроил, чтобы убрать полковника с дороги и спать с его женой.

– Дура, – коротко бросил Фрол и поспешил уйти.

– Обиды не прощу, – кинула она ему в спину. – Изведу ее! И тебя!

Глупая баба, но ее угрозы запали в душу. Пустит Василиса сплетню – не отмоешься. Беспокоил его не людской суд, а Лена. Как она к этому отнесется? К несчастью, люди чаще верят сплетням. Фрол лишь уповал на благоразумие Елены, поэтому отбросил мысли о Василисе и связанные с ней возможные неприятности. Да и не до того ему было. Задавшись целью выяснить, кто написал донос на Огарева, Фрол использовал всякую возможность, не считаясь с опасностью. Низвергнуть Огарева, талантливого и умного военачальника, значит, продвинуться по карьерной лестнице. Он перебирал в памяти тех, кто получил повышение по службе за последнее время, и остановился на двоих, которые недолюбливали требовательного и принципиального Огарева. Следовательно, Фрола недолюбливали тоже. Вот и вывод: на очереди получения клейма «враг» – он…

– Не знал Фрол, что приготовил для него Яков Евсеевич, – после небольшой паузы сказала Регина Аркадьевна. Каждый эпизод у нее заканчивался паузой, она брала сигарету, разминала ее, потом прикуривала и продолжала. Точно так же поступила и на этот раз. – Он действовал осторожно, осмотрительно, собственно, по-другому и нельзя было. Но Яков Евсеевич был уникальным человеком, хотя и не единственным в своем роде. Как ни прикидывался Фрол его верным соратником, Яков чуял в нем противоборствующую сторону, не принимающую его позиций. Тайком Фрол отсылал письма генералам с просьбой принять участие в судьбе полковника Огарева. Да только головы тех генералов летели, как спелые яблоки с веток. Ответов, сами понимаете, он не получал, помощи тоже, а волосок, на котором держалась жизнь Огарева, становился все тоньше. И когда Яков Евсеевич придумал иезуитский ход, Фрол решился на отчаянный поступок. Но полковник приказал ему – слышите, приказал(!), – чтобы он оставил все, как есть, иначе Фрол погубил бы себя.

– Простите, что перебиваю, – заговорил Щукин, – но порядочный человек по идее должен следовать своим принципам…

– Рассуждаете как обыватель, – фыркнула она. – Должен… Ха! Легко говорить, кто и что должен, когда на карту не поставлена ваша жизнь. Лично вы часто следовали принципам? Не надо, не отвечайте. Будете врать, я сразу замечу и рассержусь. Современные люди не слишком-то следуют принципам, а ведь им сегодня не грозит позорная смерть у стенки. И вообще, либо вы меня слушаете, либо катитесь к черту.

– Молчу, – поднял вверх руки Щукин. Ну и старуха!

…Однажды Яков Евсеевич организовал попойку. Чекисты пили часто и много. Особенно долгие попойки устраивались после казней. Неприятная штука – расстрел. Он просто требовал залить душу спиртным до бесчувствия. А все почему? Видно, внутри точил червь сомнения, что совершают чекисты, получившие бесспорное право казнить или отправлять в лагеря по своему усмотрению, тяжкий грех, который не смыть высокопарными словами о долге.

Ни один из сослуживцев Фрола Самойлова лично не казнил. Работа эта грязная, мараться офицеры не желали, только зачитывали приговор и отдавали приказ к исполнению в тех случаях, когда начальник устраивал видимость законности. Фрол вообще не участвовал в акциях по уничтожению врагов рабочего класса, лишь водил на допросы «особо важных заключенных», иногда, когда следователи уставали истязать заключенных, ему поручалось «держать врагов в бодрствовании», то есть вести монотонный допрос и не давать спать на «конвейере».

А вот Яков Евсеевич, бывало, проявлял инициативу, доказывая нетерпимость к предателям: брал пистолет и стрелял в затылок приговоренному. Именно в затылок, не выносил Яков глаз приговоренных. Но после казни он обязательно напивался. Он установил свои порядки в управлении, не считаясь с директивами сверху. И – о, странность человеческой природы! – доносов на него не писалось. Видно, не знали, куда писать, выше-то в городе никого не было, а написать в центр не решались.

В последнее время – после ареста Огарева – Яков Евсеевич проявлял благосклонность к Фролу, приглашал на попойки, заводил разговоры по душам. Трудно было представить, что в этом сжигаемом болезнью, убогом человеке вообще имелась душа. Ан нет, черная, истерзанная чахоткой и новыми социалистическими предрассудками, но она была. Самойлов держал ухо востро, прикидываясь простаком, а сам гадал, чего это начальник так подобрел к нему.

На ту попойку собралось пять человек, и среди них те двое, которых подозревал Фрол, – Коптев и Сальников. Самое интересное, что Коптев вообще числился не в НКВД, а служил в военном ведомстве под началом Огарева, но свободно приходил к Якову на попойки. А Сальникова осенью перевели на должность следователя НКВД – это был скачок по карьерной лестнице, он тоже не так давно служил под началом Огарева. Пятый вообще вызывал, мягко говоря, недоумение у Фрола – каким образом огрызок по фамилии Дума влез в доверие к Якову Евсеевичу? Должности он никакой не занимал, был рядовым, ну и постреливал по врагам, дополнительно состоял на побегушках у начальника. Тем не менее Яков не чурался пить в одной компании с ним, хотя иерархия соблюдалась строго.

Выпили без малого четыре бутылки водки, закусывали хорошо, говорили об отце всех народов только в превосходной степени, обсуждали мировую политику, клеймили империалистов. Выпитое требовало выхода, Фрол и Яков Евсеевич отправились «оправиться» в туалет, и там начальник, будто невзначай, спросил его:

– Ну, как там твоя Огарева?

– А беру ее, когда хочу, – не моргнув глазом, соврал Фрол. Охочий до баб чахоточный начальник в данном вопросе имел понимание.

– И дается?

– Кто ж ее спрашивает? – хмыкнул тот.

Начальник рассмеялся и закашлялся одновременно. Ему понравился крутой нрав Фрола, задача у которого была сейчас одна: вызвать доверие Якова Евсеевича, а там, глядишь, он проболтается под стакан водки, кто гнида, написавшая донос. Фрол ничего не знал о ходе дела Огарева, допросы вели три человека – Яков Евсеевич, прокурор и первый секретарь обкома, причем первые двое зачастую обходились без последнего. Это было странным, непонятным деянием, ведь в конце ноября постановлением СНК и ЦК ВКП(б) «двойки» и «тройки» отменили, и резко прекратились расстрелы. Только поэтому Фрол надеялся, что Огарева должны помиловать или на худой конец отправить в лагерь. Лучший способ приблизится к начальству – спросить его совета:

– Я вот что хотел спросить вас. То, что бабу держу в наложницах, без брака, как с этим увязать мою партийную сознательность?

– Никак не увязывай. Баба не человек, а Огарева из «бывших», стало быть, вовсе прав не имеет. Ты что же, прикипел к ней? – хитро прищурился начальник.