Лагуна Ностра - Доминика Мюллер Страница 45

Комиссар скучал, сидя перед бесчисленными баночками с джемом, очевидно оставшимися от Эдварда. С того момента, как Роберта Боллин впустила его в свою маленькую гостиную, где уже сидела я, он не задал ни единого вопроса, даже чтобы узнать, какого черта я тут делаю. Я заглатывала ложку за ложкой джем мертвеца — для храбрости. И если брат не собирался взрываться, то мой желудок — как раз наоборот. Что-то должно было наконец разразиться в этом сиропном озере, по которому плавала в своем кресле-каталке кисейная Роберта Боллин, предлагая нам кофе так, будто она сама нас пригласила, а не Альвизе явился без спросу ее допекать.

В тот день, когда Шугар испортил псалтырь, Эдди, вызвавшись лично заняться реставрацией, унес книгу с собой, и, как комиссар и подозревал, она ее больше никогда не увидела. Но она ничуть на него не рассердилась. Важно ведь содержимое, а не вместилище, какой бы ценностью оно ни обладало. Она извинилась, что утверждает это при мне, специалисте по реставрации живописи, но со временем я увижу сама: единственное, что имеет значение, — это воспоминания.

В каком-то смысле можно сказать, что восемь лет назад именно такса толкнула Волси-Бёрнса на неправедный путь, вздохнула Роберта, наливая Альвизе, несмотря на его протесты, энную чашку кофе. В свете ужасных обстоятельств его смерти жизнь Эдварда представала теперь перед ней во всей ее наглядности или, лучше сказать, неприглядности.

Аминь. Да упокоится с миром Волси-Бёрнс и его раскромсанное горло. Эта женщина пользовалась светотенью исключительно для камуфляжа и понимала в живописи не больше, чем в собственной жизни. Чего дожидался мой брат? Почему он до сих пор не положил конец этим бессмысленным излияниям? Ничего же не вышло. Предлагаю начать все заново и придерживаться следующей темы: «Эдвард Волси-Бёрнс: преступление и наказание, или раскаяние в Венеции?»

Елизаветинские псалмы привели Эдварда к книготорговцу-антиквару, у которого работал Энвер. Понадобилось восемь лет и поддельная рукопись в руках комиссара, чтобы Роберта вспомнила имя перекупщика, о талантах которого была наслышана от Эдварда. Волси-Бёрнс не скупился на похвалы этому молодому человеку, он даже говорил, что предпочел бы иметь такого сына вместо своих собственных, которые его достали. Ах, этот молодой книготорговец — совсем другое дело! Он называл его «мой юный друг» или «товарищ» и надеялся с его помощью отыграться на презиравшем его высшем свете. Но у комиссара, наверно, не так много времени, чтобы тратить его на психоаналитические выкладки, тихо проговорила она.

Бинго! — как говорят в Лондоне. Я знала, что Альвизе только что обнаружил провокационную записку Кьяры с предложением развода, которую та приколола кнопкой к дверям антресолей. На мой взгляд, все, прямо или косвенно связанное с психоанализом, должно вызывать у него рвотные позывы. Но он, как водится, придерживался иного взгляда и попросил ее не прерывать своих сбивчивых объяснений.

У Эдварда Волси-Бёрнса был очень жесткий отец — это он сделал его таким. Нисколько не оправдывая его, тем не менее можно было сказать, что Эдди стал плохим, чтобы оправдать постоянные взбучки, омрачавшие его детство. Короче, встреча с иммигрантом, жаждавшим признания, стала для него удачей. Лондон, столица финансового мира, перед самым кризисом кишел биржевыми дельцами самого разного толка. Царившая там потребительская вакханалия дразнила таких людей, как «юный друг». В Венеции внешние признаки богатства смягчены топографическими особенностями города и необходимостью передвигаться большей частью пешком. Единственное явное различие существует здесь между здоровыми людьми и инвалидами — это Роберта знала по себе.

Она по-прежнему занималась пустой болтовней, оттягивая момент, когда ей придется сказать то, что она должна сказать, как это ни тяжело. Ну, хватит ходить вокруг да около. Это то, о чем мы думали, да?

Ну да же, да, чуть не закричала я, в то время как мой брат продолжал сидеть в позе сфинкса. Да, Альвизе и правда крут, у него просто стальные нервы. Видели бы это дядюшки: у них бы апломба поубавилось.

Записная книжка Эдди плюс честолюбивые устремления юного книготорговца — и вот мы имеем непобедимую команду, такую же сыгранную, как какой-нибудь дуэт фокусников, выступающий на сцене кабаре. Смерть человека помогает понять его жизнь, правда слишком поздно, и теперь, когда Волси-Бёрнс не имел больше над ней власти, Роберта Боллин собирала разрозненные фрагменты в единое целое. С негнущимися, как лыжи, ногами, зажатыми между низким столиком и канапе, я доедала десятую тартинку с джемом. Разрозненные фрагменты начали складываться в тот самый день, когда комиссар пригласил Роберту произвести экспертизу манускрипта. Это было как удар молнии, как взрыв, у нее просто раскрылись глаза. Волси-Бёрнс, даже мертвый, был замешан в какой-то фальсификации. В тот момент она ничего не сказала комиссару, не желая оскорблять память умершего. Это было неправильно, она понимала это, но ей было неловко. Не так-то легко признаться самой себе, что человек, который скрашивал твое существование, — мерзавец, готовый в любую минуту тебя же и надуть.

Ее скрытничанье могло стоить ей больших неприятностей, торжественно заявил (наконец-то!) Альвизе: препятствование правосудию, соучастие в подделке произведения искусства с целью наживы, а то и что-нибудь похуже. Он не сомневался, что состояние здоровья поможет ей избежать тюремного заключения, но советовал не играть с огнем. В ответ мы получили «Кающуюся Марию Магдалину» Маратты, ту самую, которую Борис выставлял в галерее «Хэзлитт» в Лондоне и которую по иронии судьбы пытался охаять Волси-Бёрнс, — вариант с инвалидным креслом. Возведя к небесам подернутые влагой очи и скрестив на груди руки, Роберта попыталась было воздействовать на нас своими чарами, но сноровка была уже не та. Да и сидевший перед ней комиссар был не из тех, на кого подействовало бы воркование этой пожилой голубицы. Хотя голубицы-то и не было, как нет больше голубей на площади Сан-Марко, с тех пор как там перестали торговать зерном. Мой брат терпеть не может мелодрам, особенно по утрам, особенно после чтения напыщенных записок о разрыве отношений, написанных злюкой-женой. Он не выносит женских слез: они его расстраивают. Меня же выбивают из колеи мужские крики, а потому я вся съежилась, когда на Альвизе вдруг нашел приступ праведного гнева, один из тех, о которых мы еще долго будем вспоминать в семейном кругу.

Его достали эти женские штучки! Вечно одно и то же: одни претензии, а думают задницей! И эта хороша — почтенная вдова, а снюхалась с торговцем детьми! Его с самого утра преследуют одни идиотки, но если Роберта даже не подозревала о гнусных делишках Волси-Бёрнса, она всех переплюнула! Правда, это ей еще придется доказать.

Я опустила глаза, чтобы убедиться, что при упоминании о торговле детьми пол не разверзся у нас под ногами, Роберта же тем временем перестала ныть. Альвизе совершенно прав, пролепетала «Святая, ослепленная появлением Ангела, возвестившего о Страшном суде» — еще один религиозный сюжетец. Она от всего сердца благодарит его за искренность: ей так надоела всеобщая обходительность в обращении, связанная с ее возрастом и немощью. Вот я, например, обращалась с ней даже слишком осторожно, слишком вежливо, как с каким-то осыпающимся плафоном, не решаясь вызывать на откровенность. Но комиссар, конечно, умеет разговаривать с женщинами и достиг в этом мастерства, не имеющего ничего общего с суровостью обычного следователя. Она прощает ему его маленькие ошибки, жеманно протянула она. К чему отрицать: да, она вдова и притом калека. Но почтенная — ни в коем случае. Какая тоска — эта почтенность, респектабельность! И никогда она не «снюхивалась» с Эдди, никогда не участвовала в его махинациях! Единственное ее соучастие — это молчание. Хитростью обирать богатых старух или сбывать подделки — это, конечно, непорядочно. Но это не те злостные преступления, о которых бегут сообщать в полицию. Торговля детьми — да, это ужасная гнусность. Но разве могла она предположить при жизни Эдварда, что первый воспитанник Фонда Пёрселла был усыновлен незаконным образом? Она узнала об этом только после смерти Волси-Бёрнса, когда к ней пришла та ужасная женщина с мальчиком.