Карта императрицы - Елена Басманова Страница 45

Карл Иванович Вирхов с остервенением швырнул трубку на рычаг телефонного аппарата.

— Так вот куда ведут следы! — воскликнул он и топнул ногой. — Недаром фамилия Придворова показалась мне подозрительной. И вы говорите, что в нашей картотеке он не значится?

Бледный письмоводитель беззвучно кивал и, сглотнув слюну, просипел:

— По делам не проходил, а в списке посещавших Чумной форт значится.

— Что? — взревел Вирхов. — И вы молчали?

Он подскочил к столу и нажал кнопку электрического звонка. В дверях мгновенно появился дежурный курьер и вытянулся по швам.

— Вызовите наряд городовых да пару сыскных агентов потолковее, предстоит поимка опасного преступника. Пусть проверят оружие!

Карл Иванович ходил из угла в угол, посматривая на притихшего письмоводителя.

— А этот Ванька Попов, то есть Андриан Ураганов, в богадельне от чахотки не умер, а разгуливает преспокойно по Невскому, — рассуждал он вслух, — здесь явно просматривается какой-то сговор… Преступный замысел… Теперь понимаю… Он и у Аничкова крутился не напрасно, а дураку Закряжному басни плел про призрак императора Петра с арапчонком… Ванька, видно, помогал англичанину проникнуть за ограду и поджечь дворец… И потом еще смеялся надо мной… А скрывался от правосудия англичанин у Придворова…

Поймав паузу в монологе начальника, письмоводитель подал голос:

— Карл Иваныч, все-таки надо быть при поимке осторожнее. А если у него и впрямь бациллы краденые? Ему терять нечего… А разлетится зараза по всей столице — и Россия вся вымрет…

— Хорошенький подарочек к 200-летию Петербурга, — сердито бросил Вирхов. — А вообще-то ты прав, прав, дружок… Надо изловчиться так, чтобы застать супостата врасплох…

Карл Иванович направился к дверям, снял с вешалки фуражку, поблагодарил письмоводителя, успевшего подскочить, чтобы подать начальнику шинель, и покинул кабинет.

Через полчаса у невзрачного домишки невдалеке от Поцелуева моста остановились две коляски, из них вышли Вирхов и его помощники, двое в штатском и два городовых в полной выправке. Они свернули под арку, миновали проходные дворы и остановились у неказистого флигеля. Городовой, разыскав дворника, привел его пред светлые очи Вирхова.

— Вот что, братец. — Карл Иванович сурово сдвинул брови. — Я следователь Вирхов. Ты нам должен помочь. Дома ли господин Придворов?

— Утром еще не показывался, — ответил молодой дворник, блеснув узкими татарскими глазами.

— Сейчас пойдешь с нами. Позвонишь, назовешься, дождешься, пока хозяин откроет дверь. Тут мы его и скрутим… Учти, дело опасное…

— Понял, господин, понял. — Дворник снял картуз, с готовностью затряс черноволосой головой и зашептал: — Бисмилля, рахман, рахим…

Не обращая внимания на басурманскую молитву, Вирхов крадучись двинулся вперед — в походке его появилось нечто кошачье. На площадке третьего этажа все замерли, прижавшись к порядком облупившимся, крашенным синей краской стенам.

Дворник несколько раз повернул металлическую бабочку механического звонка, располагавшуюся на правой створке на уровне его пупка, и за дверью раздалось неприятное резкое треньканье, а после довольно длительной паузы послышалось и глухое шарканье ног.

— Кто там? — прозвучал низкий мужской голос.

— Это я, Халиль, дворник, дрова принес…

Заскрежетали отодвигаемые засовы, освобожденная от тяжелого крюка дверь дрогнула, и в проеме появилась фигура седого узколицего мужчины в грязном халате.

Замерший сбоку от двери агент резко прыгнул вперед и, схватив заспанного хозяина за руку, вывернул ее за спину.

— Не шевелиться, — прошипел Вирхов и проскользнул через узкую щель в квартиру.

Следом за ним устремился второй агент и городовые. Любопытствующий дворник остался топтаться около дверей квартиры на лестничной площадке.

Обследовав изрядно захламленную квартирку фельдшера, Вирхов обнаружил в ней помещение, в какой-то мере напоминающее врачебный кабинет. Низкий топчан, застеленный ветхой простыней, набор шприцев, скальпелей и зондов, разложенных на несвежем полотенце на тумбочке. Два стула, таз, в который были небрежно кинуты грязные окровавленные бинты и клочья ваты, издававшие специфический запах карболки. Пахло хлором, эфиром и еще чем-то непонятным… Вирхов открыл дверцу тумбочки и бегло оглядел пузырьки, склянки, коробки. Потом позвал сыскного агента и велел ему тщательно, соблюдая все мыслимые и немыслимые предосторожности, проверить, нет ли опасной пробирки, а сам отправился туда, где в неведении относительно своей судьбы томился преступный хозяин.

Войдя в полутемную комнату с мрачными синими обоями, которую можно было с натяжкой посчитать гостиной, Вирхов застал там седовласого господина, которого железной хваткой выше локтей держали его молодцы. Придворов глядел на Вирхова как затравленный зверь — сонливость его как рукой сняло.

Вирхов сел на хрупкий венский стул, заботливо выдвинутый городовым на середину комнаты.

— Итак, господин Придворов, позвольте представиться, судебный следователь Вирхов, Карл Иваныч. — Он грозно насупился. — Так будем признаваться или нет?

— В чем признаваться? — покосился на него фельдшер, в его водянисто-серых глазах промелькнул нескрываемый страх.

— В совершенном преступлении, — уверенно заявил Вирхов. — Для прояснения вашей памяти добавлю: дело касается иностранного подданного, мистера Стрейсноу.

— А, — поник Придворов, — вы про англичанина… Да, я совершил непростительную ошибку, пошел у него на поводу, хотя положение его было безнадежное с самого начала…

— Так-так, голубчик, давайте все по порядку. Чистосердечное признание, знаете ли, следствием учитывается… Может, суд и скостит вам годик-другой каторжных работ…

— Каторжных? — недоверчиво переспросил Придворов. — Из-за мистера Стрейсноу?

— Из-за него, из-за него, — наступал Вирхов, — советую ничего не скрывать.

— А я ничего и не скрываю, — с неожиданным воодушевлением подался вперед фельдшер, — но в смерти мистера Стрейсноу я не виноват! И каторгой меня не пугайте.

Глаза Вирхова полезли на лоб — неужели баронет умер? — но он сдержался и не стал задавать лишних вопросов.

— Мы вас слушаем, господин Придворов. Излагайте.

Водянистые глаза хозяина квартиры скользнули по агенту, примостившемуся у стола с бумагой, приготовленной для протокола допроса.

— Мистер Стрейсноу разыскал меня сам. Это было в Пасху, в воскресенье, — начал фельдшер. — И обратился ко мне за врачебной помощью. Он нуждался в операции. В правом подреберье у него выросла огромная опухоль. Я ее вырезал, но уже тогда понял, что дело его безнадежное, потому что опухоль, судя по всему, пустила свои щупальца во внутренние органы… То, что смог, я вырезал. Но эта хищная гадина, эта болезнь, пожирает человека не по дням, а по часам… Во вторник мистер Стрейсноу снова заявился ко мне с той же просьбой, его мучили страшные боли, и в правом подреберье, уже под едва затянувшимся швом, вновь возник огромный багровый бугор. По настоятельной просьбе пациента я вновь подверг опухоль резекции… Но, по правде говоря, был уверен в бесполезности операции. Кроме того, мистер Стрейсноу перенес ее очень тяжело. Некоторое время он оставался здесь, на моем топчане, стонал, просил морфия… Ночью меня разбудил и сказал, что умирает… Попросил довести его до гостиницы Лихачева… Что я и сделал… Потом я с горя выпил бутылку сороковки и только тогда смог заснуть…