Министерство справедливости - Лев Гурский Страница 45

Прадеда Славки звали Борух Шерензон. Он носил черную бороду, черный картуз и длинный черный лапсердак. До революции Борух Менделевич зарабатывал мелкорозничной торговлей скобяным и иным железным товаром, полезным в хозяйстве. Полоцк и Бобруйск, Могилев и Мстиславль, Шклов и Чаусы, Мильча и Титва, Крупка и Жлобин — везде знали его огромный черный заплечный мешок, где позвякивала всякая всячина: обойные гвозди, дверные ручки, шпингалеты, опасные бритвы и ножницы.

Хотя у Шерензона не было ни лошади, ни телеги, ни тем более денег, чтобы раскатывать по железной дороге даже в вагонах третьего класса, он умел обгонять самых быстрых конкурентов, успевая примчаться раньше них и распродать свои железки. Он был впереди зимой и летом, а в пору весенних паводков и осенней распутицы ему вообще не было равных. И все потому, что прадед Славки умел летать — тайное преимущество, бесценное в условиях бездорожья Российской империи. В юности он немного пугался своего дара, но потом успокоился, осторожно расспросив ребе и узнав, что даже сам пророк Моисей неоднократно парил над землей во время битвы израильтян с мадианитянами.

Согласно семейной легенде Шерензонов, однажды осенью Борух Менделевич совершал очередное ночное путешествие из Невеля в Оршу и на рассвете решил передохнуть в Витебске — на крыше чьего-то сарая. Когда летучий торговец завершил свой завтрак (полфунта ситного и полфунта чайной колбасы) и уже начал было подниматься в воздух, прадеда Славки заметил вышедший на крыльцо сын хозяина: он как раз в эти дни приехал из Парижа, чтобы повидать своих здешних родных. «И что вы так на меня смотрите? Вы что, еврея никогда не видели?» — спросил Борух Менделевич, строго глядя на молодого человека сверху вниз. «Такого — никогда!» — честно признался ему еще не всемирно знаменитый, но уже подающий надежды двадцатисемилетний живописец Марк Шагал.

Биография этого художника давно изучена вдоль и поперек. Об одном только не знают искусствоведы и историки: сюжет картины «Над Витебском» не был красивой метафорой, как на последующих полотнах. Первый раз своего героя Марк Захарович писал с натуры.

Да-да, в конце концов добрый Борух Менделевич поддался на уговоры молодого Шагала и согласился позировать для его картины. Правда, он поставил два условия. Первое — живописец ни под каким видом не выдаст его секрета. Второе — Шагал купит себе что-нибудь из мешка перелетного торговца. «Гвозди вам вряд ли нужны, за качество оконного шпингалета я не ручаюсь, а бритву мне предлагать невежливо, учитывая, что вы художник и тем более парижский, — сказал ему тогда Шерензон. — Возьмите ножницы. Вещь небольшая и недорогая, а пригодится на всю жизнь». Так оно в итоге и оказалось.

Осенью 1914 года, когда Борух Менделевич продал Шагалу ножницы и подарил тему для многих его будущих картин, Славкиному прадеду было тридцать восемь. Осенью 1941 года ему было шестьдесят пять, но он был еще очень крепок. За три вылета ему удалось украсть из Витебского гетто семерых детей — одного своего, младшенького сына Гирша, и шестерых чужих — трех мальчиков и трех девочек — их имен он так и не узнал. Десятки полицаев и немцев из айнзатцкоманды каждую ночь сторожили глухой забор, окружавший гетто, и освещали его прожекторами, чтобы евреи не сбежали. Но направить прожектора в небо и посмотреть вверх никто из охранников не додумался.

Четвертого вылета не случилось: Борух Менделевич надорвался и слег. «Запомни, — шептал он сыну перед смертью. — Брать с собой можно одного взрослого или двух детей. Больше двух нельзя, сломаешься. Не забудь!» Григорию Борисовичу Шерензону, деду Славки, эти знания, однако, не пригодились — летун в нем так и не проснулся. Леониду Григорьевичу, отцу Славки, та житейская мудрость тоже не понадобилась. Только когда завещание Боруха Менделевича совсем уже перешло в область семейных преданий, дар левитации внезапно проклюнулся в Вячеславе Леонидовиче — в Славке. Что и привело его, в конце концов, в подземную тюрьму КГБ: на седьмой уровень, рекреация номер четыре. На том же уровне в номере пятом изучали меня, а в шестом — Влада Туватина. В те годы юный Шерензон был похож на колобок. Сходство с матерым гризли он приобрел позже…

Славка приземлился на Мадагаскаре через десять часов после телефонного разговора со мной. Летел он, понятное дело, не своим ходом, а «боингом», как самый обыкновенный человек: рейс Берн — Туамасина, эконом-класс, пересадка в Антананариву. Час спустя он на такси добрался из аэропорта до «Калипсо» и постучал в дверь моего номера.

Мы обнялись. Примерно раз в пять лет мы с ним перезванивались, но виделись редко: предыдущая встреча случилась — страшно сказать — больше двадцати лет назад. Тогда моя борода еще была намного короче и без седины, а вот Славка той поры почти ничем не отличался от теперешнего. Помню, в прошлый раз мы обсуждали его уход из каскадеров и возвращение обратно в горы — к главной профессии. Славка даже попросил у режиссера Ренни Харлина, чтобы тот убрал его имя из титров фильма «Скалолаз», где он страховал Сталлоне. Для резюме спасателя строчка о работе в Голливуде выглядела несолидно…