Дело пропавшей балерины - Александр Красовицкий Страница 44

Создание портрета с чьих-то слов — дело неблагодарное. Даже очень искусный художник может нарисовать лицо, не имеющее портретного сходства с изображаемым оригиналом. Тарас Адамович до сих пор корил себя за неосторожную фразу, когда-то допущенную в письме к мосье Лефевру. Как-то он позволил себе излишне резкий тон, написав, что перемерить всех преступников по методу Бертильона не лучше, чем нанять художников, которые со слов рисовали бы портреты подозреваемых. Он не верил в эффективность обоих способов.

После этого мосье Лефевр прервал переписку на несколько месяцев. Возобновили они ее только после возвращения похищенной «Моны Лизы» обратно в Лувр. А теперь в письме к французу, вероятно, придется признавать собственную предвзятость — по крайней мере, что касается работы художников в сыскной части.

…Конь покачивал гривой, фаэтон тарахтел по мостовой. Мира, задумавшись, молчала. Они свернули на Фундуклеевскую, остановились у двадцать седьмого дома. Неоренессансное здание — так сказал им Щербак. Тарас Адамович вопросительно взглянул на него, и художник тотчас поправился: «Дом с колоннами. Четыре этажа».

В четвертом этаже — арочные окна. Невесомо-узорчатые балконы, ярко освещенные комнаты. Бывший следователь и его секретарь Мирослава ожидали: они договорились встретиться с Менчицом и Щербаком у дома.

— Вы уверены, что она будет здесь вечером? — спросила Мира.

— Экстер вернулась из Парижа. Там будет Бронислава Нижинская, приглашены художники и балерины. Она непременно придет туда, могу побиться об заклад, — нервно ответил Щербак, будто сердясь, что кто-то сомневается в его словах.

Вчетвером они поднялись по лестнице. В роскошном доме успешного адвоката сегодня был устроен прием для городской богемы. Николай Экстер не вмешивался в дела жены, которая, если верить сплетникам, проводила жизнь между Киевом, Петербургом и Парижем, приятельствовала с Пикассо и Аполлинером.

— О, я слыхал, что этот поэт был арестован на несколько дней в качестве подозреваемого в похищении «Моны Лизы», ибо он утверждал, что старое искусство стоит уничтожить, — заметил Тарас Адамович.

— Если бы поэтов или художников арестовывали только за подобные слова, все тюрьмы мира были бы переполнены, — ответил ему на это Щербак. — В наше время модно стремиться ко всеобщему разрушению.

— А вы не стремитесь? — спросил Тарас Адамович.

Щербак помрачнел.

Менчиц, погруженный в свои мысли, молча поднимался по лестнице, бережно поддерживая Миру под локоть. Дверь отворилась — и четверо новоприбывших оказались в мерцающем свете гостиной художницы.

Мягкая изящная мебель, темное вино в бокалах, зеркала. Аромат духов и дорогих папирос, звон хрусталя. Меланхоличное спокойствие и безудержное неистовство, яркие краски картин и сдержанность портьер — так встретил их дом «насквозь француженки» — как звали ее знакомые, Александры Экстер.

Олег Щербак, едва переступив порог, тотчас перевоплотился в Париса. Откинул волосы со лба, в этот раз аккуратным жестом, оставил на подставке невесть зачем принесенный зонтик — небо над Киевом было чистым и звездным, ни малейшего намека на дождевую тучку.

Тарас Адамович оглядывался по сторонам. Хозяйка встретила незнакомцев вежливой улыбкой, поздоровалась, жестом пригласила пройти к камину. Бывший следователь художницу не знал, однако вспомнил, что знаком с ее мужем — адвокатом Николаем Экстером.

Щербак представил своих спутников как ценителей ритмов ее полотен.

— Ритмов полотен? — переспросил Тарас Адамович, когда хозяйка удалилась к другой группе гостей.

Над камином висела картина — что-то ярко-разноцветное в изломах форм.

— Что скажете о картине? — спросил художник.

— Даже не знаю, что сказать, — ответил Тарас Адамович, — мне проще оценивать традиционное искусство.

— Осмотритесь. Что вы видите?

— Комнату. Мебель. Разговаривающих и выпивающих людей вокруг. Кстати, неплохое вино, — заметил следователь, поднимая бокал.

— На картине — эта же комната.

— В самом деле?

— Да. Посмотрите сквозь хрустальные грани, — он поднес к глазам бокал с вином. Мира и Тарас Адамович повторили его жест. Художник объяснил: — Видите — комната распадается на десятки осколков. Это картина одного из учеников Александры Экстер. Я, так же как и вы, отдаю предпочтение традиционному искусству, однако картины хозяйки дома и ее учеников понимаю именно так: это осколки, показанные нам сквозь грани хрустального бокала. Мир распавшийся, и вновь собранный в единое целое. Идеальный способ изобразить современную действительность, разрываемую войной на осколки.

Мира, улыбнувшись, спросила.

— Почему же вы не любите картины Экстер?

— Я не воспринимаю новый способ изображения действительности. Однако отдаю ей должное — она замечательно чувствует ритм времени.

Менчиц растерянно всматривался в изображение. Потом спросил:

— Мы пришли сюда ради картины?

— Вы правы, — беззлобно ответил ему Щербак. — Мы пришли не ради нее. Однако в этом доме я всегда настроен на разговоры об искусстве.

— На споры об искусстве, — с улыбкой уточнила Мира.

— Именно так.

Тарас Адамович поставил пустой бокал на столик и сказал:

— Разделимся. Наша задача — найти девушку, если она и вправду сейчас находится здесь. Я вместе с господином Щербаком буду в холле на первом этаже — подождем ее, если она еще не пришла. А вы, Мира и господин Менчиц, поднимайтесь в мансарду.

— Да, скорее всего, она сразу пошла туда — из окон наверху открывается невероятный вид. В мансарде — мастерская Экстер, сердце всего этого дома. Хотите сполна насытиться авангардом — добро пожаловать туда.

— А вы там были? — спросил Менчиц.

— Да.

— Почему же не насытились?

— Пресытился, — насмешливо ответил Щербак.

Тарас Адамович в сопровождении художника вернулся в холл. Они уселись на диване с гнутыми ножками. Щербак по пути прихватил еще два бокала вина, подал один Тарасу Адамовичу.

— Что вы имели в виду, когда говорили, что Александра Экстер чувствует время? — спросил бывший следователь.

Щербак откинулся на спинку дивана. Поставил бокал на стеклянный столик, на губах его мелькнула улыбка Мефистофеля, собирающегося предложить Фаусту неплохую цену за душу. Медленно произнес:

— В позапрошлом году я был здесь частым гостем. Слушал наставления Александры, общался с Вадимом Меллером — ее учеником. Впервые меня привел сюда Ясь Корчинский, ценитель необычного мышления хозяйки дома. Именно здесь я однажды видел и Аню Горенко — поэтессу.

Всецело погрузившись в воспоминания, он не сразу понял, что посвящает в них молчаливого следователя. Рассказал о подобной вечеринке в салоне Экстер. Кажется, это было три года назад — когда он еще учился в школе Мурашко.