Заговор в Древнем Риме - Джон Мэддокс Робертс Страница 43

— Отлично, — отозвался Катилина. — Теперь твоя очередь, Марк Фульвий.

Нобилиор встал. Это был худой нервный мужчина, приходящийся каким-то родственником Фульвии, любовнице Курия.

— Мои приготовления в Бруттии к данному времени завершены, — доложил он. — Племя бруттиев восстанет по твоему сигналу, консул, — этим титулом он наградил Катилину. — Можешь быть уверен в абсолютной преданности и поддержке со стороны бруттиев.

Я торжественно поднял кубок с вином и, чтобы подавить смех, сделал большой глоток. Если хочешь навлечь на себя несчастье — заручись поддержкой бруттиев. Они неизменно сдавались любому врагу Рима, угрожавшему нам с юга. Бруттии предоставляли убежище Пирру, укрывали Ганнибала. Даже Спартак какое-то время там продержался, поскольку они не решались вступить в борьбу с кучкой беглых рабов. Их даже нельзя было в полном смысле причислить к латинянам, ибо у них помимо латинского были распространены греческий язык и осканский диалект. Никто не мог точно сказать, к какому они принадлежали народу, впрочем, это обстоятельство никого особенно и не заботило. Нобилиор сел.

— Луций Кальпурний, — произнес Катилина.

Бестия встал. Он был недавно избран одним из трибунов плебса на будущий год. Со времен Суллы народный трибун имел в государстве не больше влияния, чем квестор низкого ранга, такой как я. Тем не менее за ним было оставлено право созывать собрание плебеев для голосования за предложенный законопроект и направлять решение в Сенат для ратификации.

— В отличие от вас, — Бестия одарил своих слушателей улыбкой, — столь деятельного участия в подготовке этой эпохальной революции, призванной вернуть людям благородного происхождения их законные права, я не принимал.

Хотя его речь вполне соответствовала духу сборища, мне почудилась какая-то фальшь. Несмотря на потрепанный вид, его поза демонстрировала собравшимся стальную решимость. Однако в его глазах и в каждом слове таилась завуалированная насмешка, как будто все, что происходило в этом доме, его забавляло.

— Мой черед наступит тогда, когда вы возьметесь за оружие, — продолжал он. — Когда восстание захлестнет всю Италию, от Бруттия до Цизальпинской Галлии и Трансальпийской Галлии. Когда встанет во главе армии и двинется на Рим наш новый консул. Тогда я, избранный трибун, призову людей восстать и свергнуть узурпатора Цицерона. Возглавлю народ, и он откроет ворота новому консулу, который займет свое курульное кресло в курии.

— Деций Цецилий, — обратился ко мне Катилина. — Мне кажется, ты настроен скептически.

Очевидно, я не контролировал выражение своего лица.

— Цицерон достоин презрения, — поспешно попытался я исправить положение. — А как насчет Гая Антония, его коллеги по консулату?

— К этому времени его в Риме уже не будет. Ему так неймется поскорей добраться до Македонии и начать ее грабить, что Цицерону чуть ли не приходится угрожать ему арестом, чтобы заставить задержаться в Риме. Надо же сохранить некую видимость пребывания Антония в должности.

Откинувшись на спинку стула, Катилина залился раскатистым смехом, который подхватили и остальные.

— Конечно, придется его отозвать обратно в Рим, но к тому времени мы уже будем прочно владеть обстановкой в государстве. Ему светит не больше удачи, чем его братцу Марку на Крите.

Он кивнул в сторону Вальгия:

— Квинт, мне кажется, из двух наших младших товарищей ты более способен что-либо сказать в этот вечер. Поведай нам, каковы настроения в среде увенчанной лаврами молодежи Рима.

Вальгий отчаянно поскреб свой волосатый подбородок:

— Ударь меня прислужник Клодия немного сильней, мне не пришлось бы открыть рот вплоть до следующих сатурналий. Словом, мы с Марком, — он кивнул в сторону перебинтованного Тория, — долго и неустанно обрабатывали юных выходцев из сенаторских фамилий и выявили всех отцов семейств, которые в прошлом питали презрение к нашему консулу. Тех, которые преследовали его в судебном порядке. Другими словами, тех, которые наверняка окажут сопротивление в случае нашего выступления. Таких отцов перебьют их собственные сыновья прямо в постелях, едва заслышав звук наших труб.

Катилина поймал на себе мой взгляд.

— О, не волнуйся, Деций! Тебе не потребуется убивать старика Безносого. Он никогда меня не оскорблял. К тому же он быстро переметнется в наш стан, как только поймет, откуда дует ветер.

— Спасибо, что успокоил, — ответил я, пытаясь скрыть замешательство. — Хотя у меня с отцом есть некоторые расхождения во взглядах, они никогда всерьез не портили наших отношений.

— Между тем, — вмешался Цетег, — убить кое-кого тебе все же придется, Деций.

— Придется?

— А как же иначе? — произнес Цетег тоном одновременно вкрадчивым и насмешливым. — Так же как каждому из нас.

— Это своего рода посвящение, — пояснил Лека. — Нечто вроде вступления в тайную секту. Совершив убийство, каждый из нас подтверждает свою искреннюю преданность общему делу.

— Ты же не станешь возражать, что подобный поступок служит действенным и неоспоримым проявлением солидарности? — И вновь в словах Цетега прозвучала скрытая насмешка.

— Понятно. И кто конкретно должен стать моей жертвой? — поинтересовался я.

— Это самая легкая и приятная часть нашего общего дела, — ответил Катилина. — Помнишь, однажды мы уже говорили о том, что нас едва не пустили по миру заимодавцы?

— Да, припоминаю.

— Сейчас как раз такой случай. Что может быть приятней, чем убить кредитора? Кажется, ты сам жаловался на то, что тебе пришлось брать большие суммы взаймы, чтобы соответствовать занимаемой должности и ради будущей карьеры эдила. Так кому же ты так сильно задолжал? — Усмехнувшись, он вновь откинулся назад.

Я поднял кубок и стал медленно потягивать вино, с хмурым видом взирая в глубины великолепной чаши. Жидкость, точно кровь, плескалась в ней в отраженных от серебряного дна отблесках ламп. Я делал вид, что обдумываю ответ, а на самом деле судорожно соображал, как выпутаться из создавшегося положения. Если не удастся это сделать, я вряд ли смогу покинуть этот дом живым. Одно было приятно: в те минуты меня оставили всяческие мысли об Аврелии.

Внезапно меня осенило, точно пришло озарение, которым подчас нас награждают гении-хранители. Если верить философам, которые утверждают, что у каждого из нас есть два гения, добрый и злой, то не исключено, что большинство своих едва ли не самоубийственных откровений я получил именно от последнего. Однако пришедшая тогда на ум мысль показалась мне блестящим решением. Впрочем, все равно размышлять, насколько она оправданна, у меня не было возможности. Я поставил кубок на стол и сказал:

— Это Асклепиод. Грек-врачеватель.

Мой ответ поверг всех в удивление.

— Тот, что лечит гладиаторов? — переспросил Курий.

— Думаешь, он только этим занимается? Это для него лишь хирургическая практика. Подобно всем греческим врачам, ради своих медицинских опытов он лечит многих богачей. К нему приезжают состоятельные люди даже из Антиохии и Александрии.