Заговор в Древнем Риме - Джон Мэддокс Робертс Страница 42

— Деций, — произнес Катилина, когда к нам приблизился лысый, — позволь представить тебе Публия Умбрена, известного предпринимателя. Сфера его интересов охватывает всю Галлию.

Это был тот самый таинственный делец, который вел переговоры с аллоброгами.

— Мне довелось познакомиться с твоим отцом в Галлии, — сказал Умбрен.

В его голосе звучала фальшивая сердечность аукциониста.

Мне также представили остальных гостей, но я не имел возможности узнать о них ничего, кроме имен: Публий Габиний Капитон, Луций Бестия, Марк Фульвии Нобилиор и Луций Статилий. Несмотря на то что каждый из них был намеренно облачен в простую тунику, все они были всадниками и являли собой яркий пример голодранцев, каковыми подчас являлись представители этого сословия. Некоторые, подобно Умбрену, были разорившимися предпринимателями, иные никогда не поднимались так высоко, чтоб разориться.

Прочие участники собрания и вовсе не были римлянами и представляли собой не слишком родовитую знать различных италийских муниципий и колоний. Я уже позабыл их имена, хотя при надобности их можно без труда отыскать в судебных протоколах. Зато до сих пор помню то, что однажды сказал мне Милон о мятежниках, — эти слова заставили меня пересмотреть свои радужные представления о состоянии нашей империи. В действительности только Рим пребывал в относительном спокойствии, а за его пределами повсюду бурлили волнение и недовольство.

Обнимая меня и дружески похлопывая, Катилина ненароком наткнулся на спрятанные под туникой кинжал и кесты, которые отозвались негромким лязгом. Его брови удивленно взлетели вверх, и пришлось вытащить оружие, что, к моему удивлению, было встречено всеобщим восхищением.

— Мне не представилось возможности встретиться сегодня вечером с Клодием, — словно в свое оправдание произнес я.

В ответ на мое замечание многие, расплывшись в широких улыбках, обнажили собственные кинжалы и короткие мечи.

— Здесь нет ни одного человека, который побрезговал бы держать при себе оружие, — засмеялся Катилина. — Что до Клодия, то на его счет беспокоиться не стоит. Пока что он не представляет никакой опасности: сидит дома, где с ним нянчится любимая сестра. Стонет, жалуясь на судьбу. Говорит, что только ядовитые змеи могут укусить человека в пятку.

— Знаешь, — вступил в разговор Цетег, — в городе теперь тебя зовут Гадюкой Метеллом.

— Что ж, хорошее прозвище. Весьма мне по вкусу.

— Сегодня вечером довелось услышать в банях одного из его лизоблюдов, — изрек своим до омерзения приторным голосом Лека. — Он декламировал свои новые вирши, сравнивая Клодия с Ахиллом, которого трусливый враг ранил в пятку. — Лека залился громким и неестественным смехом. — Можно подумать, что человека, в одиночку сумевшего пронести от Форума до Субуры голову Октябрьской лошади, можно обвинить в трусости.

— Скоро придет время, когда твое имя, Деций, будет в Риме у всех на устах, — оптимистично заверил меня Катилина.

— До тех пор, пока я в очередной раз не выдвину свою кандидатуру на публичную должность, — не без иронии добавил я, вспомнив о своей роли в этой игре.

— Кстати, именно по этому поводу мы сегодня и собрались, — продолжал Катилина. — Все мы устали зависеть от переменчивости пристрастий избирателей, которых испортили Гракхи. И с каждый годом положение становится все хуже и хуже.

Он выждал, пока стихнет одобрительный гул.

— Я никогда не ратовал за возвращение к монархии, однако считаю, что дела обстояли бы у нас гораздо лучше, если бы решения принимал Сенат совместно с Советом центурий, ибо там присутствуют и патриции, и плебеи. Это серьезные люди с солидным состоянием и богатым военным опытом. Ныне же гражданство предоставляется кому попало, вплоть до вольноотпущенников.

Тут он вспомнил, что среди собравшихся далеко не все — римляне, и поспешно добавил:

— И в довершение всего наши демагоги лишили муниципии и колонии их старинного права на самоуправление, не предоставив взамен мест в правительстве.

Подобного рода оплошность никогда не допустил бы Цезарь. Но Катилина не был прирожденным политиком.

— Вот именно, — сказал один из представителей неримской знати. — Считается, что мы, италийцы, имеем римское гражданство. Однако, чтобы иметь своих представителей, мы должны приезжать на голосование в Рим. Нам приходится ютиться в палатках и доходных домах в самое отвратительное время года. — С каждым словом он все сильнее распалялся, наполняя свою речь все большей горечью. — Кроме того, чаще всего именно наши голоса становятся орудием в руках мошенников. Едва на голосование выдвигается интересующий нас вопрос, как ораторы начинают безостановочно говорить или авгуры вдруг находят какой-нибудь знак, из-за которого приходится откладывать голосование. На самом деле они просто тянут время, чтобы мы отправились домой, не дождавшись принятия решения.

Он был совершенно прав, сетуя на обычные для тех времен злоупотребления, что давало союзникам Рима все основания для недовольства.

Напустив на себя строгий вид, я произнес:

— Нельзя мириться с подобной несправедливостью!

— И нам следует поразмыслить над тем, как исправить положение, — произнес Катилина. — Прошу садиться, и приступим к делу.

Мы расположились на кушетках, а рабы внесли и поставили на стол кувшины с вином и блюда, на которых громоздились фрукты, орехи, оливки и прочая снедь. Наше собрание не было званым обедом, однако римляне никогда не начинали серьезный разговор, предварительно не взбодрившись вином и легкой закуской. Исключение в этом смысле составляли лишь Сенат и суды, где мы притворялись, будто преисполнены собственного достоинства. Рабы удалились. В подобных домах в атрии не было внутренних дверей, поэтому нашему взору открывался как перистиль, так и примыкающие покои. Это позволяло воочию убедиться, что в них никто не прячется.

— Орестилла заперла рабов в задней части дома, — заверил нас Катилина. — Так что мы можем говорить, не опасаясь, что нас подслушают.

Он обвел комнату зорким оком полководца, с гордым видом производящего смотр легиона ветеранов.

— Ничего говорить больше не буду. Время речей прошло. Настало время действовать. Давайте выслушаем ваши доклады. Начнем с тебя, Публий Умбрен.

Умбрен встал и, будто обращаясь к Сенату, левой рукой потянулся к складке воображаемой тоги пониже ключицы — то был излюбленный жест ораторов. Потом, очевидно, вспомнил, что на нем не было тоги, и вместо этого схватился за тунику.

— Мои агенты на славу поработали в Галлии. Местные племена готовы восстать по первому нашему сигналу. Власть Рима в Трансальпийской провинции весьма шаткая. Луций Мурена вернулся в Рим, чтобы попытаться стать консулом, оставив в Галлии своего брата Гая на правах легата. Для галлов это равносильно тому, как если бы правитель покинул свою страну, чтобы совершить набег на соседнюю территорию, вверив бразды правления на время своего отсутствия идиоту сыну. Сейчас самое время начать восстание. Еще более успешно прошли переговоры с посланцами аллоброгов. Их помощь укрепит нашу власть в северной части провинции. Поначалу они колебались, но когда я продемонстрировал им всю нашу мощь, назвав имена покровителей, они охотно согласились примкнуть к нам. Они в полной боевой готовности и ждут только наших приказов, чтобы начать действовать.