Лагуна Ностра - Доминика Мюллер Страница 40

Итак, теперь мой брат жил в антресоли. Нас троих, Игоря, Бориса и меня, едва хватало, чтобы ублажать этого султана, когда он без сил возвращался с работы. По мере наших сил заменяя гарем, мы вертелись, поднося ему то его кампари, то его витамины, то его фриульские тапочки, то его младенца — чистенького и надушенного, то его любимое ризотто. Смущенные такой необычной ситуацией, поместившей нас вдруг в гущу семейной жизни, мы изо всех сил старались воспроизвести идеальную картину в духе Пьетро Лонги: «Альвизе Кампана и его близкие в лоне добродетели». Благородный муж восседает в кресле в кругу родных. На столе — вино, рубиновый или янтарный цвет которого подчеркивает белизну скатерти. Рядом, в позе наследника престола, — Виви, в белоснежных ползунках. Его наивный взгляд и круглая попка делают его олицетворением Добродетели. С каждым месяцем он все больше становится похож на Альвизе.

Работая над подобными жанровыми сценами, художники часто использовали в качестве моделей своих близких, и мы не видели ничего странного в том, что идеальную семью на нашем полотне изображают сестра, два дядюшки и ребенок-сирота. Что до потемневшей от времени благородной гостиной, то на самом деле она представляла собой неописуемый, восхитительный кавардак, где нам приходилось лавировать между пачками подгузников, банками сухого молока, гладильной доской, торчавшей среди стопок книг, и огромным миксером, который Игорь приобрел в телемагазине, чтобы готовить смеси для Виви и коктейли для своего племянника. Альвизе, который брюзжал не переставая днем и ночью, с того самого дня, как Иогану Эрранте было предъявлено официальное обвинение, радовался, что может предаваться этому занятию на собственной территории, не подвергаясь нападкам со стороны сварливой супруги.

С обвинением Иогана Эрранте в трех убийствах комиссар лишился сразу трех расследований и теперь утешался тем, что с утра до вечера как проклятый распутывал махинации профессора Корво, дело которого пухло по мере вытягивания показаний из Илоны Месснер, наполняясь новыми фактами, требующими новых проверок.

Каждое утро ни свет ни заря, получив из рук своего доморощенного гарема завтрак в постель и повозившись с младенцем, брат хватал «Гадзеттино» и громогласно объявлял, что идет в туалет — ни дать ни взять король, ожидающий одобрительного шепота придворных, столпившихся в Версале вокруг августейшего стульчака. После чего оттуда — каждое утро в одно и то же время — раздавался воинственный клич, своеобразный пролог к «Альвизиаде», героической поэме, незавершенность которой камнем лежала у него на сердце или еще где-то, вынуждая, помимо витаминов и отваров из лекарственных растений, принимать желудочные средства.

Эрранте непричастен к убийству Волси-Бёрнса, он готов был дать на отсечение что угодно — хоть руку, хоть голову. Но суд решил сделать из него идеального убийцу, а с Энвера Ийулшемта снять все подозрения. Что ж, пусть! Он умывает руки. Каждое утро в одно и то же время один из нас отвечал ему из-за двери, что отсеченную руку умыть трудно и что он должен прежде всего посмеяться над всем этим, ведь он живет в семье, где глупый смех — фамильная черта, как орлиный нос или пухлые губы, которыми кичатся сегодняшние Гримани и Марчелло, с гордостью показывая их на портретах дожей.

Сколько человек зарезал Иоган — одного, двух или трех, — это мало что изменит в дальнейшей судьбе этого бедняги, снова начинал комиссар. Благодаря сыночку моего Джакомо (на что я тут же кричала ему через закрытую дверь, что никакой Джакомо не мой), в его распоряжении будут все смягчающие обстоятельства, какие только возможны. Альвизе сам предоставил ему этого блестящего адвоката из сочувствия к Эрранте, чьи признания позволили ему с удвоенной силой приняться за дело Корво. Затем под рев сливного бачка он представал пред наши очи, заказывал меню ужина, быстро одевался и мчался вниз, на набережную, где его уже ждал служебный катер.

Ни дядюшки, ни я, ни Альвизе о Кьяре больше не думали. Я встретила ее как-то на лестнице, где она стала тут же жаловаться на мужа, на то, как трудно жить с человеком, который, никак не объяснив своего отсутствия, оставил ей вместо этого коротенькую записку, где запретил любые контакты с Микеле Корво. Вскинув голову и поджав губы, как королева-мать, она попросила передать Альвизе, что не будет ни разговаривать с ним, ни заниматься с ребенком, пока он не извинится. Этот ультиматум оказался как нельзя кстати, учитывая, что Альвизе и сам не имел ни малейшего желания вступать с ней в переговоры, а Игорь обожал возиться с Виви. Когда предъявляешь ультиматум, неплохо сначала убедиться, что тем, кому он предназначен, еще есть до тебя дело. Кьяра может сколько угодно жить в бельэтаже: в нашей антресольной жизни она на данный момент отсутствует. Может быть, все дело в этом современном убранстве, которое она попыталась противопоставить нашему обшарпанному прошлому? Неужели она верит, что в Венеции можно прожить без Венеции? Бедная Кьяра.

Мы же каждое утро предаемся тому, что она так ненавидит: врезаемся в гущу веков на Риальто, погружаемся в подлинный мир Каналетто ^[55], бродя среди прилавков под бежевыми тентами и лодок, пришедших с острова Сан-Эразмо, где находятся наши сельскохозяйственные угодья. В конце марта Риальто расцветает сиреневатой зеленью кастраоре, наших маленьких артишоков, бледной желтизной молодой спаржи из Бассано, опаловой голубизной моэке, местных крабов, которых ловят в период линьки и, сварив живьем, лакомятся их еще не затвердевшим панцирем.

Ранним утром в самом начале весны между палаццо Кампана и Риальто у колодцев собираются похожие на кошек пожилые дамы. Улица, прорезающая по прямой переплетение мелких улочек и садиков, всецело принадлежит владельцам древнейших торговых промыслов. Вот они — зеленщик, колбасник и сыроторговец в длинных белых фартуках, а рядом — ювелир, часовщик и парфюмер, передающие свое дело от отца к сыну. Шагая в болотных сапогах по «большой воде», дрожа под ледяными порывами боры, обливаясь потом в летний зной, эти торговцы больше любого меценатского фонда, больше архитектурных памятников и музеев способствуют непреходящей славе нашего города. Они царствуют на своем клочке тротуара, раскланиваются с постоянными покупателями и презирают туристов. В этих лавчонках, прочно укоренившихся в народной жизни, лучше говорить на местном диалекте, если хочешь, чтобы тебя обслужили как следует. Жизнь поблизости от Сан-Марко или в Дорсодуро — это почти подвиг. Можно подумать, что вместо свежего хлеба местные жители едят веера, маски или стеклянные безделушки. Обитатели нашего квартала ежедневно ходят покупать еду и готовят ее потом в настоящих кастрюлях. Мыс дядюшками не устаем восхищаться этими забавными причудами, вся прелесть которых состоит в их смешном анахронизме, и просто обожаем бродить по Риальто, среди груд всякой снеди, с жадностью вдыхая особое, наше, венецианское ощущение общности между абсолютно незнакомыми людьми, которых объединяет лишь эта улица, где они встречают друг друга с незапамятных времен.

В то утро заурядный обмен приветствиями по дороге от дома до Риальто превратился в настоящее чествование и прославление Альвизе: все из-за блестящего расследования, благодаря которому брат попал на страницы газет, осенив своим сиянием и своих близких. Тучи рассеялись, и нам казалось, будто вся Венеция радуется несчастью Эрранте, образцового обвиняемого, который, похоже, взял бы на себя и убийство Кеннеди, если бы ему было предъявлено такое обвинение.