Ад - Александра Маринина Страница 4

Люба положила трубку, выглянула в приемную и попросиласекретаршу Бегорского Надежду Павловну разыскать и вызвать в кабинет директорачертежницу Ларису Ревенко.

– Сделать вам чайку, Любовь Николаевна? –сочувственно предложила Надежда Павловна, которая была в курсе, посколькудиректор, поручив ей обеспечить билеты в Нижний Новгород для него и дляглавного бухгалтера Романовой, объяснил ей, зачем им надо ехать. Андрей Бегорскийне терпел лжи и при этом сам никогда не врал и ничего не скрывал.

Чай был вкусным и ароматным. Люба уже почти допила большуючашку, когда дверь приоткрылась и на пороге появилась Лариса.

– Тетя Люба? – удивилась она. – А мнесказали, что к директору вызывают. Не знаете зачем? Я уж чего только непередумала, пока бежала, чуть со страху не умерла. Вроде я нигде ненапортачила…

– Это я тебя вызвала. Сядь, Лариса, надо поговорить.

Девушка послушно села в кресло для посетителей.

– У моей сестры Тамары несчастье. Ее мужа убилиграбители. Мне нужно срочно уехать к ней.

– Дядю Гришу убили?! – всплеснула руками Лариса ивдруг расплакалась так горько, что у Любы слезы навернулись на глаза.

Лариса видела Григория всего несколько раз, когда они сТамарой приезжали в Москву, и в последний раз это было года два назад. Неужелидевочка так прониклась к нему? Или просто она остро чувствует чужую беду иумеет сопереживать?

– Как же так? – всхлипывала Лариса. – ДядяГриша такой добрый, такой веселый, такой красивый! У какой гниды рука на негоподнялась? Ой, господи, жалко как! И тетю Тамару жалко, она же так его любит. Ивас жалко. Ой, тетя Любочка…

– Не надо плакать, – успокаивала ее Люба. –Лариса, успокойся, нам с тобой надо решить несколько вопросов. Мне нужна твояпомощь.

– Да, конечно, – Лариса вытащила из кармана неочень свежий платок, вытерла слезы и высморкалась. – Извините. Просто такнеожиданно… Вы скажите, что нужно, я все сделаю.

Лицо ее покраснело, и на вспухшей коже из-под слоя пудрыявственно проступила ссадина на щеке. Опытным глазом Люба определила, что этойссадине примерно дня три. Значит, опять…

Весной девяносто первого года из мест лишения свободывернулся отец Ларисы Геннадий. Из тринадцати лет, определенных ему по приговорусуда, он отсидел без малого одиннадцать и был освобожден условно-досрочно. Сэтого момента жизнь Ларисы и ее бабушки превратилась в длящийся кошмар, почтине имеющий перерывов. Геннадий не хотел работать, устраивался то грузчиком, тосторожем, то шофером, но через неделю или две его увольняли за пьянки ипрогулы.

– Я отсидел ни за что, – твердил он. –Государство отобрало у меня лучшие годы жизни, я, безвинно осужденный, на зоневсе здоровье потерял, и работать на это государство я не имею ни малейшегожелания.

Пил он запойно, отбирал у дочери зарплату, а у тещи пенсию,выносил вещи из дома, но хуже всего было то, что в пьяном виде он становилсяагрессивным и буйным. Лариса и Татьяна Федоровна то и дело звонили уже не потелефону, а прямо в дверь Романовым, зачастую поздно вечером или среди ночи, ипросили дать возможность отсидеться, пока напившийся Геннадий успокоится иуснет. Он распускал руки и орал благим матом, но жильцы ближайших квартир,которые слышали шум, милицию все-таки не вызывали: они жалели Ларису и еебабку, которым и без того несладко пришлось. Если дочь и теща не успеваливовремя увернуться, то к Романовым они являлись уже с синяками икровоподтеками. Судя по относительно свежей ссадине на щеке Ларисы, в последнийраз увернуться она не успела.

– Это что такое? – строго спросила Люба,дотрагиваясь до лица девушки. – Опять?

Лариса молча кивнула, пряча глаза.

– Почему не пришла? Почему дома осталась? Ты что, непонимаешь, что с пьяным и буйным нельзя находиться в одном помещении? Он жеубить тебя может! И не со зла, а по дури.

– Да мне неудобно, тетя Люба, – пробормоталаЛариса. – Ну сколько можно у вас на шее камнем висеть? Мы и так к вамчасто приходим, когда уж совсем невозможно терпеть или страшно очень. А в этотраз было ничего, он поорал, вмазал мне пару раз и успокоился. Даже бабушку нетронул.

Люба достала из сумочки ключи от квартиры и протянулаЛарисе.

– Вот, возьми. Меня не будет дней пять, может, неделю.Если что – не сидите с бабушкой дома, не рискуйте зря, сразу идите к нам.Родислав Евгеньевич, скорее всего, тоже уедет, но это не точно. Может быть, егос работы не отпустят. Коля и Леля останутся дома. Я всех предупрежу, что далатебе ключи, так что открывай дверь и заходи. И не вздумай стесняться, если стобой или с бабушкой что-нибудь случится, лучше от этого никому не будет. Ипомни: если с вами что-то произойдет, твой папа снова сядет. Хотя бы егопожалейте, не подставляйтесь понапрасну. Договорились?

Лариса снова кивнула и слабо улыбнулась.

– Теперь так. Если Родислав Евгеньевич сможет уехать,то не раньше, чем послезавтра. Нужно сегодня купить продукты и приготовить ужини обед на завтра. Деньги я тебе дам, напишу список, что купить и чтоприготовить. Тебе надо будет накормить Родислава Евгеньевича, помыть посуду ивсе убрать. Завтра утром надо будет прийти к половине восьмого и накормить егозавтраком, а вечером – ужином. Справишься?

– Конечно, тетя Люба. Вы же знаете, я все умею, вы самименя учили. А Колю и Лелю тоже надо кормить?

– Коля приходит поздно, – уклончиво ответилаЛюба. – И встает поздно. Нужно, чтобы была еда, он сам себе подогреет.Леля тоже сама поест.

Разогреть и съесть уже приготовленную еду – это был максимумсамостоятельности Ольги Романовой, которой вот-вот должно было исполнитьсядевятнадцать лет. Готовить она не умела, мыть за собой посуду не считаланужным. Она училась на филологическом факультете университета, изучалаанглийскую поэзию, сама писала стихи как на русском языке, так и на английскоми, как и в детстве, выдавала невротические реакции при малейших негативныхэмоциях. У нее поднималась температура, начиналась тошнота и головная боль. Аеще Леля Романова по-прежнему любила «страдать». Она могла часами стоять втемной комнате у окна, завернувшись в шаль и обхватив себя руками, или лежатьна диване, отвернувшись к стене, и на встревоженные вопросы родителей отвечала,что ей грустно или у нее болит душа. В организации похорон и поминок Григория ив моральной поддержке Тамары она была бы самой плохой помощницей, какую толькоможно вообразить. Люба была твердо убеждена, что дочери не место в НижнемНовгороде, и собиралась сделать все возможное, чтобы Леля туда не поехала.Правда, точно так же твердо Люба была уверена в том, что Леля непременнозахочет поехать: во-первых, она любила Тамариного мужа и была к нему привязана,а во-вторых, похороны Григория являлись прекрасным поводом «пострадать». Любовьк дочери была у Любы сильной, но отнюдь не слепой, как не была слепой и еелюбовь к сыну. Все недостатки своих детей Люба Романова видела отчетливо, номолча мирилась с ними, как привыкла мириться всегда и со всем. «Когда тывырастешь, – учила ее бабушка Анна Серафимовна, – ты должна будешьстать такой матерью, к которой дети будут тянуться, а не такой, которую онибудут бояться и слушаться только из страха. Пусть лучше не слушаются, затобудут любить». И свои отношения с детьми Люба построила именно так, какзавещала бабушка. Теперь, когда дети выросли, Люба все чаще сомневалась вбабушкиной правоте, но предпринимать что-либо оказалось поздно: отношениясложились так, как сложились, и перестроить их не было никакой возможности.Зато дети ее любят и не избегают, и это представлялось ей достаточнымоправданием собственных ошибок.