Знак убийцы - Люк Фиве Страница 4

— Да это мой малыш Алекс! Как поживаешь?

— Перестань называть меня «малыш Алекс»! Разве я зову тебя «дылда Лео»?

— Согласна. Ты предпочитаешь — Александр Великий?

— Это лучше. Что ты делаешь сегодня вечером?

— Пойду на репетицию хора, потом — домой.

— Брось ты этот хор! А что бы ты сказала о латиноамериканском вечере?

— Алекс, ночь существует для того, чтобы спать.

— Нет, ночь создана для того, чтобы создавать себе праздник!

Она заметила темные круги у него под глазами.

— И в воскресенье вечером тоже был праздник?

— Один приятель завалился с бутылкой виски «Джек Дэниелс». Мы давно не виделись, время прошло очень быстро. Затем… кажется, мы уснули на крыше дома. А поскольку пошел дождь, долго не проспали…

— Короче, ты целую ночь кутил.

— Можно сказать, что так. Ну так ты пойдешь сегодня вечером?

— Сожалею… Как-нибудь в другой раз!

Леопольдина продолжила свой бег, поприветствовала садовников, которые подправляли оградки вокруг вольеров. В чистом воздухе звучало беззаботное и радостное щебетание птиц. Утро обещало быть великолепным. Она покинула зверинец, обогнула здание администрации, чуть не налетела на какого-то ужасного туриста в бермудах и бейсболке и направилась к галерее ботаники, чтобы принять там вполне заслуженный душ.

Тем временем какая-то тень проскользнула в запасники «Мюзеума», просторное и мрачное помещение, загроможденное невероятным хламом, где набитые соломой чучела животных, ящики с книгами, развалившиеся скелеты и гравюры с потрепанными углами были нагромождены в бессмысленном беспорядке. Тень натолкнулась на металлический ящик, скрытый под кучей старых географических карт, ногой отшвырнула его и направилась к старой полке из массивного дуба, на которой как попало теснились несколько мраморных бюстов наиболее знаменитых в истории натуралистов.

Невозможно с точностью воспроизвести сиену так, как все произошло. Зато, как бы возмещая это, скажем, что человек, который шел к одному из этих бюстов, нес в одной руке зубило, а в другой — молоток. Открытие, которое последует, нельзя объяснить иначе.

Лысый череп профессора Флорю виднелся над горой папок и журналов, нагроможденных почти за пятьдесят лет. Старик был настолько привычен в стенах «Мюзеума», что уже не представляли себе «Мюзеум» без него… ни его без «Мюзеума». Придя в «Мюзеум», Леопольдина с изумлением обнаружила этот невообразимый экспонат: пожизненного ученого. И зимой и летом, семь дней в неделю, с утра до вечера профессор Флорю складывал и перебирал бумаги, которые постепенно заполнили его кабинет на четвертом этаже, потом лестничную площадку, захватив все до последнего квадратного сантиметра. Папки, ненадолго положенные на стол двадцать лет назад, все еще дожидались, когда их разберут. А профессор продолжал складывать туда другие папки — временно, конечно, — потом еще и еще: на остальные предметы мебели, в шкафы, сверху и снизу, насколько хватает глаз, создавая бесконечные геологические пласты.

Едва выйдя из лифта, Леопольдина сразу увидела профессора и определила путь, как к нему пробраться. С лупой в руке он изучал старую газетную вырезку.

— Добрый день, профессор! Вы уже весь в работе?

Старый ученый положил лупу и, как всегда, заворчал:

— Милая Леопольдина, я занят выше головы! Сегодня утром мне прислали невероятное письмо, спрашивают, не могу ли я найти ответ на вопрос, который предо мною поставили.

— Вы же прекрасно знаете, профессор, что в конце концов найдете его.

— Но в данном случае это представляется мне невозможным. Невозможным!

— Что же это за вопрос?

Профессор надел очки и, развернув письмо, прочел его мелодраматическим голосом:

— «Мсье, посылаю вам эту фотографию, сделанную на дерби „Эпсом“ [4]в 1963 году. Я желал бы знать название цветка, который по этому случаю украшает шляпу королевы Англии. Примите мою искреннюю благодарность».

Профессор Флорю сложил письмо, лицо его было серьезно, но на нем проскальзывало выражение тоски. Он встал, резким движением подтянув свои довольно потрепанные брюки, схватил трость и не спеша направился в кабинет, дверь которого всегда была открыта.

— Думаю, на этот раз вызов превосходит мою компетенцию. Фотография настолько плохого качества, что я не могу даже разглядеть, где этот цветок… Следовательно, мне необходимо пересмотреть все фотографии королевы Англии, которые имеются в моем распоряжении, в надежде найти какую-нибудь хоть немного более четкую, если, конечно, она надевала хотя бы два раза одну и ту же шляпу.

— И предполагая, что она всегда надевала ее…

Профессор замер и с изумлением посмотрел на Леопольдину:

— Но, милая Леопольдина, королева Англии без шляпы — это немыслимо! Это совершенно невозможно! Это все равно что генерал де Голль без усов!

Леопольдина не смогла удержаться и расхохоталась от такого целомудренного негодования старого профессора. Наука была для него всей жизнью. Когда ему пришло время уходить на пенсию, его коллеги с облегчением вздохнули: наконец-то они снова смогут занять те помещения, которые он оккупировал, никого не спросив! Но на следующий день профессор Флорю, как обычно, снова появился в своей лаборатории и принялся за дела. И никто не осмелился сказать ему хоть слово. Потому что он работал бесплатно…

Профессор Флорю являл собою живую память «Мюзеума». Он почитал за честь откликнуться на любую просьбу, даже самую неожиданную. Однажды одному декоратору кино потребовалось для воспроизведения исторически правдивой атмосферы узнать, какие цветы были на газонах Сайгона в 1947 году. В другой раз какой-нибудь частный субъект интересовался, что за растение найдено в каком-то рву, или желал восстановить старый гербарий, собранный во время путешествия, и узнать, что это за растения, названий которых он никогда и не слышал. Все эти просьбы в конце концов неведомо какими путями попадали в руки профессора Флорю, который сразу же бросался рыться в горе отчетов, образцов и фотографий. Но, чтобы найти редкую жемчужину, нужно было прежде всего обратиться к документам, имеющим к этому отношение. И тут мы касаемся самой большой слабости профессора Флорю: он все аккуратно раскладывал, но никогда не помнил, где именно. Ему требовалось несколько дней, чтобы заново разобраться в логике своей системы классификации. Вот почему каждый поиск требовал у него столько времени и усилий.

Однажды Леопольдина, которая питала добрые чувства к старому профессору, спросила его, действительно ли стоит прилагать столько усилий ради какого-нибудь сущего пустяка, и профессор, строго взглянув на нее, нравоучительным тоном проговорил: «Но, милая Леопольдина, речь идет о репутации „Мюзеума“!» Леопольдина извлекла из этого урок: о качестве работы судят именно по таким мелким деталям.