Все оттенки красного - Наталья Андреева Страница 4

— Я не замужем. А сплетен да, боюсь.

— Тогда хотя бы скажите, как вас зовут?

— Вероника Юрьевна.

— Юрьевна. Что ж. Всего вам хорошего, Вероника Юрьевна.

Ушла… Исчезла за березками лесная фея. Видно, что хорошая девушка. Чистая, светлая, недаром ее среди березок встретил. Написать бы ее вот так, здесь, в этих березках, с корзинкой в руках, с платочком на голове. Только подсветку розоватую сделать. Интересная у Василия цветовая гамма, очень интересная. Идея-то хороша, надо только ею проникнуться. Идеей и Вероникой. Как она сказала? Учительница литературы? Сколько же в этом во всем света! Света, тепла и простоты. Вот он, заветный солнечный луч! Греться надо, спешить надо. Неужели же все-таки вернулось?

Теперь, значит, надо готовиться к мукам. Нет, раз вернулось, жить спокойно не даст. Но это же… счастье. Теперь ты понял, что только это и есть счастье. Не покой, нет. Несчастливы люди, живущие достатком и покоем.

Бежать… Бежать… За ней, за Вероникой. Куда ты, безумный? Надо прийти в школу открыто, честь по чести. Предложить написать портрет. А краски куда задевал? И почему портрет? Какой из него портретист? Тысяча мыслей кружится в голове, и голова от этого идет кругом. Господи, как хорошо! Сколько раз умолял тебя, выпрашивал: отдай, что взял. Подарки не забирают обратно. Раз наградил, так оставь навечно. А вот оказалось, что подарок-то, где лежал, там и лежит. Только как волшебная дудочка дожидается своего заветного часа. Значит было не время. До пятидесяти лет дожил, а получается, что рано. Теперь время пришло: труби заветную. Громче труби, рождается художник Эдуард Листов. Тот, который войдет в историю. Умер бездарный живописец, творец пошлости. У него еще есть несколько чудных дивных лет. И Вероника.

На следующий день

Назавтра Эдуард Листов пошел в местную школу. Пожилая женщина с тряпкой в одной руке, с наполненным водой ведром в другой удивленно приоткрыла рот. Он улыбнулся, заметив полное водой ведро — к удаче, к деньгам.

— Простите, я ищу учительницу литературы Веронику Юрьевну.

— Она на педсовете.

— Я подожду. Не подскажете, какой кабинет?

— Второй этаж, направо, они все в учительской.

— Ах, в учительской! Очень хорошо.

Ему очень хорошо было на душе со вчерашнего дня Ах, Вероника, Вероника! Где ты, где? Для художника Эдуарда Листова ты теперь любовь на одну картину. Есть любовь на одну ночь, на один день, на год, на век, как угодно. А художник порою любит в течение одной картины, но зато это чувство остается на века.

— Вы?!!

— Простите меня, бога ради. Вчера в лесу вы мне так понравились. Не сочтите за дерзость, но я хотел бы написать ваш портрет.

— Мой портрет?! Мой?!!

— Вы против?

— Нет, что вы! Но это такая честь!

— Для меня да. Вы замечательная девушка. Я, конечно, понимаю, что городские сплетни…

— Ничего, я как-нибудь переживу, если вам это, действительно, необходимо.

— Необходимо! Вы даже не представляете себе, до какой степени! В этом теперь все, в этом моя жизнь! Вы должны понять, Вероника Юрьевна…

— Да-да.

— Я говорю сейчас глупости, но это в порыве чувств. Я словно свет увидел. Свет и… вас.

— Когда ж вы будете писать портрет?

— Да хоть сегодня! Хоть сейчас!

Оказывается на них уже не просто смотрят, а замерли, как в кинотеатре перед экраном и рты приоткрыли. Да, он что-то разошелся. Надо бы поспокойнее.

— Вы заняты сегодня?

— В общем-то, нет. Учебный год еще не начался. Я живу с мамой, мужа и детей у меня пока нет.

— Я могу зайти к вам сегодня вечером? Я постараюсь объяснить вашей маме, что не собираюсь вас скомпрометировать. Хотя, писать бы я вас хотел в лесу среди берез. Это не страшно?

— Нет.

Она сказала это с заминкой. Господи, да он из-за своей прихоти жизнь девушке может сломать! Да кто на ней женится после того, как она каждый день будет уходить в лес с художником и оставаться там допоздна? Это же провинция! Сплетни разлетаются, как семена одуванчика, и, прорастая, заполняют все вокруг. Но ему так необходим этот цвет, необходима ее молодая алая кровь! Это теперь его жизнь, и если она, Вероника, с такой готовностью жертвует собой, надо брать и надо спешить. Вдохновение, как парус, все время ждет попутного ветра. Можно плыть на лодке и в полный штиль, но это не плавание, а сплошная мука.

— Так я зайду вечером?

— Конечно.

…Она, действительно, живет вдвоем с мамой. Маленький домик на северной окраине городка, чистенько, уютно, на окнах вышитые занавесочки, на столе все те же жареные грибы да румяные яблоки в огромном блюде.

— Чем богаты.

— Не беспокойтесь, Бога ради! Я всего на пару минут.

Вероника в ситцевом халатике, очень стесняется, теребит тонкими пальчиками поясок. У нее светлые волосы, недлинная, но толстая коса перекинута через плечо. А в глазах не только океан, и не бездонное голубое небо, а жизнь, новая, полная радости жизнь.

— …двадцать два года, только-только институт закончила. Теперь и о свадьбе можно подумать, — но он почти не слышит, что говорит ее мать.

— Простите?

— Жених-то уже два года, как из армии пришел. Поначалу Вероника его дожидалась, а теперь он ее ждет.

— Ах, жених! И когда свадьба?

— Да уж почти сговорились.

— Мама!

— А что тут такого? Дело не стыдное — замуж выйти. Поживете пока здесь, а там, глядишь, государство квартиру даст. Парень-то на заводе работает. Честный, хороший, с руками, с головой…

— Мама!

— А образование — дело наживное. На заочное поступит. И будет в скором времени, Верочка, у тебя муж-инженер.

— Мама!

— Да что ты все заладила, «мама» да «мама»? Я говорю, что жизнь свою устраивать надо. А вы, товарищ художник, женаты, небось?

— Да, я женат.

— А дети есть?

— Даже внуки.

— Так вы, выходит, старше меня!

— Мама!

— Да, мне пятьдесят.

— Пятьдесят! А я Верочку в двадцать три родила.

— А почему вы ее Верочкой зовете?

— Да это все ухажер мой придумал: назови, мол, Вероникой. Имя-то красивое дал, да и скрылся. Одна я Верочку растила, потому и судьбы своей для нее не хочу.

— Мама!

…Все-таки договорился Листов на завтрашний день. Домой возвратился поздно вечером, усталый и словно пьяный. Уйдя от них, все бродил и бродил по городу. Никак не мог успокоиться, представляя себе, как завтра придет в лес, достанет кисти, краски, и первый трепетный мазок ляжет на полотно. Господи, как хорошо!