Ад - Александра Маринина Страница 39

– Любка, твоему мальчику тридцать лет! –раздраженно откликнулся Бегорский. – Сколько можно его пасти и не спать,пока он не вернется домой? Ему давно пора жить одному, а вам с Родькой давнопора вычеркнуть его из списка первоочередных забот.

– Андрюшенька, детей невозможно вычеркнуть из жизни,они навсегда остаются детьми, и за них всегда болит душа, сколько бы лет им нибыло. Вот твоя дочка подрастет – и ты меня поймешь.

Андрей помолчал, аккуратно объезжая две стоящие поперекдороги столкнувшиеся машины. Люба испуганно всмотрелась в стоящих на местеаварии людей и облегченно перевела дух: все целы, пострадавших нет.

– Я не знаю, что будет, когда моя Ленка вырастет, но язнаю законы шахматных партий. Нужно уметь идти на жертвы, чтобы сохранитьпреимущества позиции. Ты изо всех сил пытаешься сохранить позицию, пытаешьсямного лет, но не хочешь ничем жертвовать: ни общественным мнением о твоейсемье, ни покоем отца, ни покоем дочери, ни сыном – ничем. А так, дорогая моя,не бывает. Жертвы нужны всегда, я имею в виду, конечно, разумные жертвы, а неоголтелое самопожертвование.

– Ты считаешь, что жизнь и покой близких – это разумнаяжертва? – недоверчиво спросила Люба. – Поверить не могу, что слышуэто от тебя. Опомнись, Андрюша. Люди – не фигуры на шахматной доске.

– Это тебе только так кажется, – усмехнулсяон. – Вся человеческая жизнь – одна большая длинная шахматная партия,понимаешь? Всего одна. Я понял это еще в детстве и много раз говорил тебе,помнишь?

– Помню. Я часто вспоминаю твои слова, – кивнулаЛюба.

– Тогда ты должна хорошо меня понимать. Эту партиюнельзя начать и переиграть, если начал неправильно и сделал ошибку на первых жеходах. Ее нельзя бросить на середине или доигрывать по другим правилам, есличто-то не получается. И в ней обязательно нужно уметь жертвовать одним, чтобысохранить другое. Согласись, если вдуматься, между жизнью и шахматами гораздобольше общего, чем кажется на первый взгляд. Пожертвовать можно любой фигурой,кроме одной. Королем жертвовать нельзя, всем остальным – можно. Ты хочешьсказать, что твой отец, твой муж, твоя дочь, твой сын – это все короли в твоейигре? Так не бывает, Люба, король в партии только один. И знаешь почему?

– Почему? – послушно переспросила она.

– Потому что король в партии жизни – это ты сама. Вмоей партии король – я, в твоей партии – ты. Ты у себя одна. Всех много, а ты –одна. Если не станет Николая Дмитриевича, твоя партия на этом не закончится. Иесли не станет Родьки, ты тоже выживешь. И даже если, не дай бог, конечно,что-то случится с твоими детьми, все равно твоя партия будет продолжаться. Оназакончится только тогда, когда умрешь ты сама, как заканчивается шахматнаяпартия, когда погибает король. А все остальные люди вокруг тебя – это фигуры втвоей партии, которыми можно и нужно жертвовать, чтобы сохранить жизнь королю.

– Андрюша, то, что ты говоришь, – невероятно цинично.Ты хоть сам себя слышишь? Как это можно – пожертвовать близкими? –возмутилась Люба.

– Но ведь речь не идет о том, чтобы убиватьблизких, – рассмеялся Бегорский. – Речь идет о том, что вполне можнопожертвовать их покоем и удобством, чтобы сохранить себя.

– Ты действительно так считаешь?

– Конечно, – кивнул он.

– Я с этим не согласна. У человека есть только он сам,и с этим ты не споришь, ведь правда?

– Правда.

– Значит, единственное, чем он владеет в полной мере иимеет право распоряжаться, это тоже только он сам, его собственный покой икомфорт. Это действительно принадлежит ему, и он может этим жертвовать, сколькохочет. А посягать на чужое он не имеет права. Этим и отличается жизнь отшахмат.

– Умница! – Бегорский расхохотался. – Ты меняуела. Вот за что я тебя всегда ценил, так это за то, что у тебя естьсобственная логика, с которой тебя невозможно сбить. Я с тобой, конечно, несогласен, но уважаю твою концепцию. А помнишь, как ты меня уела с Америкой,когда мы в первый раз разговаривали на берегу озера?

– Помню, – улыбнулась Люба. Она была рада, чторазговор ушел в сторону от такой тяжкой для нее темы. – Ты тогда сказал,что не веришь ничему, чего не видел собственными глазами, а я спросила, бывалли ты в Америке.

– Ага, – подхватил он, – я сказал, что небывал, а ты тут же все перевернула с ног на голову и заявила, что, выходит,никакой Америки нет, раз я ее своими глазами не видел. Я тебя тогда сразузауважал. И страшно злился на Родьку за то, что он ничего этого в тебе не видели не ценил.

– Злился? – удивилась она. – Я не знала.

– А что ты вообще знала, шмакодявка? – насмешливоподдел ее Андрей. – Ты же была маленькая совсем.

– Да всего-то на два года младше вас с Родиком, нетакая уж и маленькая, – возразила Люба.

– Ну, в том возрасте два года – это целая пропасть. Этосейчас два года значения не имеют, а тогда – совсем другое дело. А помнишь, какмы в первый раз все вместе из клуба возвращались после кино и Томка на менянабросилась за то, что я «Войну и мир» не читал и в любви ничего не понимаю?

– Конечно, помню.

– Я ведь, как только в Москву вернулся после каникул,сразу в школьной библиотеке «Войну и мир» взял и прочитал от корки до корки.Про войну было интересно, а про мир и любовь я пролистывал, скучно было.

– А я думала, ты сейчас скажешь, что прочитал Толстогои сразу понял, что любовь – это не ерунда, – уколола его Люба.

– Ничего подобного я не понял, – призналсяон, – но я понял другое: если Томка в этом разобралась, пробралась сквозьлюбовную скучищу и что-то поняла, значит, она умнее меня. И тогда я ее тожезауважал. Кстати, как у нее дела?

– Нормально. Работает, руководит, деньги зарабатывает.

– Оправилась?

– Да как сказать… С виду – да. Спокойная, веселая, потеатрам ходит, по концертам, по гостям. Я недавно к ней ездила. Выглядит онахорошо. Но знаешь, что она мне сказала? До смерти Гриши она жила одной жизнью,которая закончилась, ушла вместе с ним. Теперь началась другая жизнь, в которойникто не назовет ее Солдатиком и не скажет, как сильно ее любит. Жизнь, вкоторой она не любит никого так сильно, как Гришу. Она понимает, что новаяжизнь другая, не такая, как прежняя, и ее надо достойно прожить, но ей оченьтрудно на эту жизнь настроиться, потому что в душе она все равно остаетсяГришиной женой. Понимаешь? Не вдовой, а именно женой. Для того чтобы жить новойжизнью, надо стать вдовой, а она по-прежнему жена. Тома говорит, что как будтовыходит на сцену и произносит текст из совсем другой пьесы. Все актеры играютодин спектакль, а она – какой-то другой и никак не может перестроиться ивспомнить правильный текст.

– Понятно, – задумчиво протянул Андрей. –Надо же, какой образ… неожиданный. Томка всегда была ни на кого не похожа.