Ангел-хранитель - Ирина Глебова Страница 39

– Ну да, да, – подхватил Варфоломей. – Как вышел указ от крепости освободить народ, так и он вольную получил. Но никуда не уехал, потому что невесту себе уже присмотрел в деревне Енино. Женился, детей народил. Работал, пока старики Берестовы тут жили да молодые наезжали.

– А теперь?

– Теперь-то стар совсем, восемьдесят, поди, уже есть. Вот Степку учил садоводству, свои сыновья-то без интереса к этому выросли, один в город подался извозчиком, другие крестьянствуют, как все.

– Значит, Степан ему племянник? Какой удар для старика…

– А он и не знает, – ответил Варфоломей. – У него два года как удар случился. Ноги-руки отнялись, да и разум почти ушел.

– Очень жаль, а я хотел навестить его, расспросить кое о чем.

– Ты, Варфоломей, с толку не сбивай человека! – замахала руками Никитична. – Мне Степан покойный как раз говорил, что дяде стало лучше, даже речь вернулась. Так что, господин следователь, можете сходить, порасспрашивать его. Только про Степу и правда не говорите старику.

Петрусенко поднялся:

– Спасибо вам, мои дорогие, за угощение да рассказы ваши… Я так понял, до Енино тут недалеко?

– Близенько, – закивал Варфоломей. – Степан бегал каждый вечер. Через сад, к реке, и левее – по полю, там тропа есть. Как под горку спуститесь, то напротив, на другом холме, уже и избы увидите. Вот то и Енино. А на лошадке так за десять минут доскачете.

– Я любитель пеших прогулок, – улыбнулся Петрусенко.

Он вернулся в холл первого этажа и вызвал к себе Сашу. Мальчик сбежал к нему по лестнице, и было видно: станет просить остаться. Но Викентий Павлович опередил его:

– Вот что, дорогой, ты у меня человек воспитанный, тактичный. Пусть князь пообщается со своим кузеном. А тебе тоже неплохо бы с мамой, дядей, сестренкой побыть.

Саша коротко перевел дыхание и согласился:

– Хорошо, папа, едем. Я, между прочим, и сам уже со всеми попрощался.

– Прекрасно. Но поедешь ты один, верхом на моей лошади. Она спокойная, послушная. Приедешь и сразу скажешь Максиму, пусть на двуколке поезжает в село Енино, к дому Парамона Кузменкова. Я буду там.

Варфоломей уже подвел к воротам лошадь, держал ее под уздцы. Викентий Павлович подсадил сына:

– Ну, с Богом!

Когда юный всадник скрылся за поворотом, он пошел через сад по злополучной тропе. Оглянулся на дом и увидел в окне второго этажа легкую фигурку гувернантки.

На самой околице деревни он спросил о старике Парамоне встречного подростка. Тот сразу указал дом и побежал дальше, гоня перед собой пяток коз – наверное, после дневной дойки вновь на выпас.

Крепкий, средних лет мужик отворил ему дверь, выслушал и спокойно пропустил в дом.

– Что ж, порасспрашивайте, – сказал добродушно. – К папаше речь-то на днях вернулась, вот он все говорит и говорит. Двигаться не может, только говорить. Он рад будет, коли кто его слушать станет, нам-то все некогда.

Это, видимо, был один из сыновей Кузменкова, живший с отцом. В комнате старика оказалось чисто, светло. Не было и в помине тяжелого духа болезни и беспомощной, прикованной к постели старости. Сыновья, видимо, хотя и не наследовали отцовского увлечения садоводством, но родителя любили и почитали. Петрусенко приметил и мелькнувшую в дверях женщину с любопытным приятным лицом, и парнишку-подростка, и девочку, вроде его Катюши, выкладывающую у крыльца на горке песка узор из осколков битой цветной посуды.

Парамон Кузменков лежал неподвижно, но глаза его тут же обратились к вошедшему. Викентий Павлович сказал ему то же, что и его сыну:

– Я гощу неподалеку у родственника. Интересуюсь историей этих мест, судьбами людей. В имении князей Берестовых узнал, что вы были долго у них садовником, что обучались этому делу в Северной столице… Но если вам трудно – не буду вас тревожить.

– Жизнь моя уже кончается, что же мне себя жалеть, – проговорил старик внятно, но очень медленно. – Хоть поговорить под конец могу: речь вернулась да слушатель объявился. Коль хотите слушать – расскажу.

Старик долго, медленно рассказывал, как семнадцатилетним парнем был отдан своими господами Шереметьевыми в обучение архитектору-садоводу Бронку – англичанину. Его и других крепостных из крестьян заставляли делать самые разные работы в парках при имениях князя. В то время входило в моду английское устройство садов и парков. Парамон был парнишка способный, трудолюбивый, ему работы по садоводству, хоть и тяжелые, очень нравились. Он ко всему присматривался, за все брался. Скоро мастер Бронк его выделил, взял себе в помощники. А потом – и в бригаду, которую отправили в Царское Село, на работы по поддержанию порядка в Екатерининском парке.

Викентий Павлович вполне разделял восторг старика Парамона: он дважды бывал в Царском Селе, оба раза гулял в Екатерининском парке, любовался павильонами Растрелли – Эрмитажем и Гротом, Камероновской Агатовой комнатой, Китайской скрипучей беседкой. Любил сидеть у Большого пруда, над водой которого поднимается мраморная колонна в честь победы русского флота над турецким в Чесменской бухте. Он с удовольствием слушал старого садовника. Но осторожно и умело стал направлять воспоминания того к имению «Замок».

Когда Парамона продали Берестовым, он многое знал и умел, хотя еще был очень молод. От царских дворцов, парков, фонтанов – в удаленное, одиноко стоящее имение! Но он был человек подневольный. И потом: здесь он стал главным садовником, мог набирать себе работников и помощников, сам проектировать. Новые хозяева, князья Берестовы, хотели создать вокруг «Замка» красивый парковый ансамбль с беседками, каскадами, аллеями, фонтанами. Парамон рьяно взялся за дело.

– Вы, должно быть, весь сад перекопали, перестраивая? – спросил старика Викентий Павлович. – Не натыкались на что-то необычное? Подземелье, например? В старинных имениях такое встречается.

– Есть там потайной ход под землею. – Старик Парамон довольно захмыкал, был рад, что вспомнил то, о чем давно забыл. – Как же, как же, есть! В саду большое дерево росло, вяз. Я его стал корчевать – место под фонтан готовил – и наткнулся на дверь в земле, а там – ступеньки вниз, глубоко. Старый князь Всеволод, мой хозяин, знал про этот ход. Мы с ним вместе слазили вниз – там еще можно было пройти немного в сторону реки. А в дом – уже нет, обвалился проход. Да и к реке опасно было пробираться, своды тоже уже рушились.

Парамон Кузменков замолчал, тяжело дыша. Рассказывал он с большой охотой, но говорить было ему трудно. Однако после паузы он продолжил:

– Знать-то князь про ход знал, но кто его рыл и для чего – того не ведал. Имение досталось его отцу от опальных родственников, бунтовщиков. Вот они небось для своих тайных дел и старались.

– А что же потом? – спросил Петрусенко. – Оставили вы ход открытым?

– Нет, князь сразу велел его закрыть. А когда через несколько лет у него родился сын, княжич Роман, то строго-настрого наказал не упоминать о подземелье, замуровать наглухо и забыть. Боялся, что мальчишка из любопытства полезет туда, а там – обвал…