Судьбе наперекор - Лилия Лукина Страница 38

Батя сидел, откинувшись на спинку стула, курил и с большим интересом слушал Николая. Оно и понятно — ему же о таких делах только в книжках читать и доводилось.

— Кадет даже в море не купался — боялся аквалангистов, только в бассейне. Вот тем самым утром вышел он раненько, чтобы поплескаться от души. Потом уселся в кресло передохнуть и больше никогда из него не поднялся — там-то его из снайперской и сняли. Когда его охрана чухнулась, что хозяин дуба дал, то пара ребятишек около него осталась, а остальные кинулись туда, откуда, как они поняли, стреляли — а это гора небольшая, что приблизительно в километре от дома стоит, только склоны у нее практически отвесные. Охрана в свое время решила, что забраться на нее невозможно, вот в расчет и не приняла. А зря, потому что именно там потом винтовку снайперскую с оптическим прицелом и нашли, отпечатков, правда, на ней никаких не было. Начальник охраны у Кадета не растерялся и сразу же в милицию позвонил, попросил, чтобы всех подряд вокруг этой горы задерживали, за соответствующую мзду разумеется. А с другой стороны горы дорога грунтовая — самый короткий путь между поселками, шоссе-то намного дальше проходит. Вот два мента на грунтовке парнишку чернявенького, лет двадцати, на велосипеде и увидели.— Тут Колькин тон резко изменился и приобрел былинные слог и напевность.— И возрадовался дух их, ибо решили они, что раскрыли это дело по горячим следам, а то, что парнишка мог быть совсем ни при чем, им было до лампады, потому как грели их души мысли неправедные о том, что благодарность их ждет от начальства, а от братвы тоже благодарность, но уже не устная и не в приказе. Догнали этого они мальчишечку и задержать решили. И нет чтобы подойти к нему с любовью да лаской, что, мол, задумка-мечта у них есть парнишечку того конфеткой сладенькой угостить, да вот незадача-то — конфетки в отделении остались, так не поедет ли мальчишечка с ними вместе, чтобы вкусненьким побаловаться. Нет! Подошли они к нему грубо, неласково, наручниками размахивая и крича слова непотребные, и попытались было мальчишечку скрутить. Удивился мальчишечка и не иначе как от того удивления великого отвалтузил ментов так, что Шао-Линь отдыхает. А потом сел на велосипед и дальше поехал. Очнулись менты и пригорюнились, потому как мальчишечка этот их наручниками их же собственными сковал не без юмора: положил он их, горемычных, на землю, рученьки их белые вокруг колес их же собственного «УАЗика» обвил и там под днищем и защелкнул. Вот и лежали они, бедолаги, на пузе, мордой в пыли: один правое колесо обнимает, как жену любимую, ненаглядную, а второй — левое. И даже душеньку не могли они отвести словами матерными, потому как пыль легкая дорожная от малейшего движения тут же поднималась и носы с глотками им забивала.

У меня от хохота уже болели щеки, Батя умывался слезами, рыдая от смеха, а Егоров сидел, пригорюнившись, подпирая кулаком подбородок и, глядя вдаль, вдохновенно повествовал:

— Быстро сказка сказывается, да нескоро дело делается. Однако, минут через пятнадцать явилось им спасение в виде мужика местного, который на своем драндулете по собственным надобностям пылил. Увидел он картину эту срамную, честь мундира порочащую, и возрадовался, ибо неоднократно и безвинно претерпевал от милиции не токмо что обиды несправедливые, а прямо-таки муки адовы за свою Бахусу приверженность. И хотел он было как-нибудь мимо проехать, да взмолились менты голосами скорбными да слабыми о помощи его великодушной, и смилостивился он. Да вот только ключей от наручников он, как ни искал, а найти не смог, как, впрочем, и ключа от зажигания и оружия табельного — их мальчишечка, как потом выяснилось, все от того же удивления великого по кустам раскидал. Достал тогда мужик струмент из багажника, но по причине лет преклонных под машину лезть отказался, и пришлось ментам на пузе на девяносто градусов поворачиваться, пыль глотая, тут уж он им кольцо на наручниках и перекусил. Вскочили менты на резвы ноженьки, и запели они песню вечную, мужицкую, да с такими словами неприличными и оборотами непотребными, что птицы смолкли — заслушались, и ветер стих, внимая обещаниям их несбыточным о том, что они с этим мальчишечкой сделают, когда он им в руки попадется. И только охолонув немного, бросились они к рации, чтобы предупредить всех о супостате злокозненном, на вверенной их заботам территории бесчинствующем, ан не работала рация, лиходеем испорченная. Остался тогда один мент добро их отыскивать, а второй слезно умолил мужика в отделение его отвезти, чтобы мог он людей добрых да друзей своих верных предупредить о том, что к этому дьяволу в обличии человеческом подходить никак нельзя, а стрелять надо сразу же, и желательно наповал. Ан не сбылись намерения их благородные...

Хохочущий Батя пододвинул Кольке налитую рюмку коньяка со словами:

— Горло промочи! Сказитель! Охрипнешь же ведь!

А Егоров настолько вошел в роль, что и ему, поклонившись, ответил велеречиво:

— Благодарствуйте вам! — и,- выпив, закурил и стал рассказывать дальше с того же места, где остановился: — Потому как на беду свою догнали они мальчишечку, когда тот, на обочину съехав, пережидал, пока стадо пройдет. Взыграло у мента сердце ретивое, вспомнил он обиды свои горькие да позор несмываемый, да и мужик, не подумавши, ляпнул удивленно, как такой стручок субтильный мог двух богатырей заломать, и бросился мент на врага своего ненавистного, позабыв, что к тому и подходить-то нельзя. Да и мужик рядом с ним потрусил, подсобить обещая. Опечалился мальчишечка заметно, что придется ему опять этому недоумку великовозрастному мозги вправлять, и, велосипед свой бросив, к быку подскочил, который, как и положено, во главе стада шел. Подлетел это, значится, он к быку да с разворота ему ногой в нос и залепил, а потом на ближайшую буренку запрыгнул и дальше по коровьим спинам до конца стада пробежал, соскочил и был таков. Бык же, таким обращением непочтительным да непотребным премного разъяренный, потому как перед женщинами своими не токмо что унижен, а прямо-таки опущен был, недолго думая, на врагов, что прямо перед его битым носом суетились, и попер. Мент с мужиком в машину мухами влетели, заперлись, словно бык мог двери открыть, стекла подняли, ветошью прикинулись и прижухли. Ан не помогло им смирение это, потому что бык драндулет рогом поддел и на попа поставил, а потом еще долго вокруг него ходил и жутко матерился на своем бычачьем языке.

— А вот это, Мыкола, ерунда полнейшая! — сквозь хохот сказала я.— Ты стадо коровье хоть раз в жизни видел? Это же тебе не сельди в банке, которые впритирочку, спинка к спинке, лежат.

— Стадо коровье я, Елена Премудрая, в жизни видал,— покорно согласился Егоров.— И то, что они, коровы, строем не ходят, мне тоже ведомо. Да вот только и пастух, и мент с мужиком в один голос твердили и божились, что именно так оно и было. И не перебивай меня, царевна, а то я мысль светлую да нить путеводную потеряю,— с ласковой укоризной в голосе сказал Колька и продолжил: — И многие поругания от хозяина машины претерпев, добрался-таки мент до отделения и все как есть начальнику своему грозному вылепил. И взревел тут начальник его страшным голосом, и бросился он к рации, и повелел он всем, до кого доораться смог, задержать этого висельника чернявого, ирода треклятого, но уже с применением оружия. А мальчишечка тем временем добрался до того дома, где остановился, вещички неспешно собрал, а и было-то их не великое множество, со старушкой-хозяйкой попрощался, объяснив, что его злые дяди ни за что ни про что обидели, да и впредь забижать собираются, и оставил ей деньги за потерянный, велосипед, на которые, однако, и мотоцикл купить можно. Всплакнула старушка добрая, перекрестила мальца и ватрушечку ему в дорогу дала. И пошел он, душа светлая, безгрешная, походкой легкой по-над морем, и пришел он на берег синя моря-окияна, и раздеваться стал. Уже и туфельки-то он снял, и рубашечку-то снял... Вот тут-то его участковый из соседнего поселка, что на мотоцикле мимо проезжал, и приметил. И, глядя на мальца, этот олух царя небесного, дубина эта стоеросовая, которую ростом да силой природа не обидела, да вот беда-то — боженька умишком обделил, решила подвиг геройский совершить и на мальца-то и бросилась. Опечалился сильно парнишечка, что нет ему покоя в уголке этом райском, и от печали своей великой завязал недотепу морским узлом, чтобы уразумел тот, что не прав был. А потом он и штанишки — последнее, что на нем оставалось, когда его от занятия его мирного отвлекли,— снял и все свои вещички в мешок водонепроницаемый аккуратненько положил. И как божился потом этот придурок участковый, мальчишечка ручкой ему помахал, улыбнулся улыбкой светлой, печальной, вошел в море, поплыл и... пропал. А через некоторое время нашли утопленника, провели якобы опознатушки и объявили его убивцем. И закрыли они дело это кровавое в связи со смертью супостата. Тут и сказке конец, а кто слушал — молодец! — торжественно закончил Колька, сам плеснул себе коньяка и залпом выпил.