Княжий сыск. Ордынский узел - Евгений Кузнецов Страница 37

— Ну, полюбовался? — суровый старец ещё стоит передо мной. И голос его — голос бесстрастного провидения.

— Я объясню тебе, московский мечник, что всё это значит. Солнце ещё не поднимется, когда души ваши предстанут перед грозным ликом настоящего бога. Тысячи лет мои славянские предки верили в него и поклонялись ему — богу Перуну…

И снова, по знаку старца, вспыхивают светильники. В двух плоских сосудах на высоких треножниках, установленных шагах в двадцати напротив нас, разливается странное сиреневое пламя. В его неземном свете становится виден возвышающийся над каменной стеной исполинский болван языческого бога.

— Что принесло нашему народу отступничество от своих вечных и всепобеждающих богов? Не тогда ли мы заложили первый камень нынешней горькой неволи, когда, поверив речам лживых греков, произнесли, забыв себя: «Если ударит кто тебя по правой щеке…?». Мы забыли, что на удар надо отвечать ударом. Предки наши это помнили крепко, потому и висел Олегов щит на воротах простертого ниц города римских цезарей.

Голос Ратибора-Сильвестра окреп:

— А сегодня князья наши раболепствуют, пресмыкаясь у трона чужеземных царей, и готовы перегрызть друг другу глотки за понюшку царской милости. Разве есть им дело до страданий народа? Лесть, разврат, корысть правят на земле Русской! Князья — себялюбцы, слуги — продажные лицемеры, бегающие от одного господина к другому, выискивая местечки потеплее и посытнее.

Волхв осёкся на самом взлёте пламеносной речи, приблизил своё лицо к моему, вгляделся и сказал, заметно успокаиваясь:

— Себя ты, мечник Александр, вижу, за такого слугу не считаешь. Что скривился? Ну, так знай, предстоит и тебе и всем вам, кого мы собрали тут, послужить по-настоящему. Не поклонами, не речами льстивыми, не мечом: смертью своей послужите земле и народу. Ведаю: докопался ты, что не виновен наш великий князь Михайло в умысле отравы девки татарской, что не с его позволения напиток смертный был ей послан. Смиренный он у нас, князюшко… Ну, да ничего, дело поправимое, коль есть у него верные слуги. Мы поможем ему определиться: с кем он? Сегодня ночью мы довершим то, что не удалось доделать в княжеском дворце. Вы все умрёте. Богу нашему угодно, чтоб принесли ему жертву искупительную за отступничество племени славянского от него. И когда вашей кровью окропятся ноги его, а Великий хан получит мешок с вашими головами, князю Михаилу Ярославичу другого не останется, как убиту быть, или поднять копьё против владычества татарского.

Старец опять накалился, распалив себя длинной речью. А наше паршивое грядущее, похоже, наступило. Ратибор ещё несколько времени постоял возле меня, затем, круто развернувшись, зашагал через поляну к подножию истукана. Двое воинов сорвались с места и скрылись в тёмной нише, вход в которую угадывался за статуей Перуна. Оттуда послышался звук, как будто залаяла собака. Визгливый, всхлипывающий вой стал нарастать, в нечеловечьем взвизгивании прорезалась тоска и животный ужас. Слышать такое было сверх моих сил, но уши зажать я не мог. На своем столбе задёргался боярин. Вздувшиеся на тонкой стариковской шее жилы ходили ходуном. Наконец он обвис на веревках, уронив голову — сомлел. Воины вытащили из чёрного зева ниши маленького человечка, опутанного тонкими, мягко позванивавшими при рывках цепями, и повалили его к стопам волхва. Ратибор простёр над ним руку. Костёр между нами уже догорел, на остатках его проскакивали синие огоньки, и не мешали видеть все происходящее в мельчайших подробностях. Если что меня и отвлекало, так разве клацанье моих собственных зубов, тонко почувствовавших настроение владельца. Кляпа-то у меня во рту не было…

Ещё один тверской воин вывернул сбоку из темноты. В руках он нёс несколько тяжёлых литых медных подносов, которые рядком расставил перед Ратибором и возвышавшимся над ним истуканом. Воины повалили человека на колени, он внезапно оборвал вой, и в полной тишине под звёздами слышались лишь тихие всхлипы. Ратники растянули цепи в разные стороны, Ратибор взмахнул рукой и тот, что принёс подносы, вынул из ножен меч.

— Великий Перун, прими эту жертву от нас!

Сверкнув, вжикнул меч, колобком откатилась по траве голова, упало отпущенное воинами тело. Ратибор поднял голову убитого за волосы, мазнул, стараясь не пачкаться, окровавленной шеей по камню истукана, положил её на поднос и направился к нам.

— Узнаешь, мечник?

Он вытянул руки, приблизив страшную игрушку к самому моему лицу. Восковое чело мертвеца с полуоткрытым ртом и жиденькой смятой бородёнкой, в которой запутались несколько травинок, было немо запрокинуто вверх к небу. Я насилу узнал останки того, с кем вчерашним утром толковал о ценах на конину — татарина Тархая. Как быстро они до него добрались…

Только сейчас до моего затуманенного сознания дошло, какой конец ожидает нас! Конечно, мысль о том, что поползновение на тверские тайны может окончиться для меня печально, копошилась в моей голове временами, но как-то верилось в такой оборот дела неохотно. Вроде того, что уж со мной-то такого случиться не может.

Собственную кончину я представлял иначе: огромная долина, пшеничное поле, тёплый июльский день, солнце, светом которого залито всё вокруг, ласковый ветерок, купол голубого неба и ощущение общего бытия, моего и этого прекрасного мира, в котором я растворяюсь, таю, сливаюсь с ним…

Всё иначе: ночь, холод от которого стучат зубы, грязное обезглавленное тело, валяющееся в грязи и пыли.

— Так ты узнал его?

У Ратибора угольно-чёрные глаза без век, белков и ресниц. Только провалы глазниц, в которых тлеют угли.

— Узнал… — меня бьёт дрожь.

— Вот и славно. Теперь ты знаешь и свою смерть. Но прежде я покажу тебе такое, что могло бы заставить призадуматься всех вас, называющих себя христианами. Правда, это будет ваше последнее разочарование! Когда-то и я искал веру, искал настоящего Бога. И не обрёл его во Христе. Он слаб, ваш праведник, веривший, что человек приходит в мир для добра и любви… Я покажу тебе силу истинного бога — Перуна.

Один из находившихся рядом воев подхватил у Ратибора поднос. На его плече ярко блеснула застежка плаща в виде пардусовой оскаленной морды. Не сам ли начальник дворцовой стражи боярин Микула? Похоже, все стервятники слетелись на добычу…

— Смотрите все! — Ратибор завесил одну руку над мёртвой головой, другую картинно протянул, полуоборотясь, к идолу Перуна.

Несколько томительных мгновений стоит гробовая тишина. И вдруг — или мне только показалось? — мёртвые веки разлепляются. Мои волосы шевелятся от ужаса: татарин, вернее, что от него осталось, пронзительно смотрит на меня. Вот дрогнула верхняя губа, его рот ощеривается в улыбке, а синюшный язык пытается вытолкнуть слова. Странно, что я слышу их, они возникают в мозгу так ясно, словно их действительно произносит Тархай, каким я его знал. Два коротких слова — «проклятие и смерть».

— Проклятие и смерть, проклятие и смерть, проклятие и смерть, прокля… — и голова смеживает очи.

— Ваш Христос оживлял мёртвых? — как сквозь стену доносится голос волхва. — Не велика штука. Это может любой из нас, служителей настоящего бога. А кровь неверующих только увеличивает нашу силу. И следующим из вас будет… — Ратибор озирает жертв, — он!